Перевод с английского Камалы Мелик — Ахназаровой *

Венера — богиня диалога. И вот — беседа о любви, которую ведут крупнейший знаток мифов Джозеф Кэмпбелл и тележурналист Билл Мойерс. На основе диалогов Билла Мойерса с Кэмпбеллом был сделан шестичасовой телефильм, а так как в фильм вошло отнюдь не все отснятое, то по инициативе Жаклин Кеннеди-Онассис, этот материал бил опубликован в виде книги.

Мойерс: Любовь — настолько емкое понятие, что… Если я приду к Вам и скажу: «Давайте поговорим о любви», с чего Вы начнете?
Кэмпбелл: Я бы начал с трубадуров XII столетия. Ими были знатные люди Прованса, а позднее других частей Франции и иных стран Европы. В Германии они известны как миннезингеры, певцы любви. Minne — в средневековой Германии означало «любовь».
М.: Они были поэтами своей эпохи?
К.: Они были поэтами определенного рода. Период расцвета трубадуров — XII век. Традиция трубадуров была полностью уничтожена в Провансе во время так называемого Альбигойского похода 1209 года, считающегося одним из самых жестоких крестовых походов в истории Европы. Трубадуров стали связывать с манихейской ересью альбигойцев, в то время достаточно распространенной. Впрочем, альбигойское движение было скорее протестом против нищей и бродяжнической жизни клира, чем ересью. Таким образом, трансформация идеи любви, провозглашаемая трубадурами, оказалась сложным образом переплетена с религиозной жизнью.
М.: Трансформация любви? Что Вы имеете в виду?
Трубадурам была интересна психология любви. Они первыми на Западе понимали любовь так, как мы понимаем ее сейчас, — как взаимоотношения двух личностей, как нечто сугубо личное.
М.: Что же было до них?
К.: До этого любовь была просто Эросом, богом, пробуждающим чувственное влечение. Это совсем не то, что трубадуры понимали под влюбленностью. Эрос гораздо более безличен, чем влюбленность. Понимаете, люди ничего не ведали о любви — amor. Amor — это что-то, глубоко личное, найденное и понятое трубадурами. Эрос и Агапа — безличные виды любви.
М.: Объясните.
К.: Эрос — это биологическое влечение. Это пыл, это физическое стремление друг к другу. Личный фактор не имеет значения.
М.: А агапа?
К.: Агапа — это любовь к ближнему как к самому себе. Не имеет значения, кто твой ближний.
М.: То есть не страсть, диктуемая Эросом, а скорее сострадание.
К.: Да, именно сострадание, раскрытие сердца. Но в нем нет индивидуального начала, всегда присущего Амуру (amor).
М.: Агапа — это религиозный импульс.
К.: Да, но Амур тоже может стать религиозным импульсом. Трубадуры считали любовь (amor) высочайшим духовным опытом. Понимаете, эротическое переживание — это разновидность завоевания или приступа. В Индии бог любви — эдакий могучий решительный юноша с луком и пучком стрел. Стрелы называются «Смертоносная агония», «Вскрытие» и т.п. И в самом деле он просто выпускает в Вас стрелу, и происходит некий физический и психологический взрыв. Иная же любовь, агапа, как я уже говорил, это любовь к ближнему как к самому себе. Личность в этом случае вновь не имеет значения. Это Ваш ближний, и извольте любить его. Но в любви — amor перед нами чисто личностный идеал. Влечение, порожденное встречей взглядов, как называет его традиция трубадуров, — это личностный опыт.
М.: В одной из Ваших книг есть стих, посвященный этой встрече взглядов: «Так через глаза любовь пронзает сердце…»
К.: Да, это противоположно тому, на чем стоит Церковь. Это индивидуальный опыт, и мне думается, что в нем заключено то основное, что отличает Запад от остальных известных традиций.
М.: Итак, отважиться любить означает отважиться поддерживать свой собственный опыт вопреки традиции — традиции Церкви. Почему это оказалось столь важным в эволюции Запада?
К.: Это важно, поскольку указало на индивидуальность, поставило недостающий акцент; каждый должен верить собственному опыту, а не просто истинам, провозглашенным другими. Это подчеркнуло ценность индивидуального опыта познания того, что есть человечество, что есть жизнь, что значимо, а что нет — в противовес монолитной системе.
К.: Сердце — тот орган, что раскрывается навстречу другому. Это чисто человеческое качество в отличие черт, присущих животным, которые всегда направлены на соблюдение собственных интересов.
М.: Итак, Вы говорите о романтической любви, противопоставляя ее вожделению, страсти или общерелигиозному чувству?
К.: Да. Как Вы знаете, браки в традиционных культурах устраивались семьями, что отнюдь не было личностным решением. В Индии до сегодняшнего дня можно увидеть газетные объявления, в которых брачные агенты информируют желающих выйти замуж. Помнится, в одном из знакомых мне семейств была дочь, которая собиралась замуж. Она никогда не видела молодого человека, за которого ее выдавали, и все спрашивала своих братьев: «А он высок? Блондин? Брюнет? Каков он?» В средние века именно таким был брак, освященный Церковью. И идея трубадуров о личной любви (amor) представляется весьма опасной.
М.: Потому что была ересью?
К.: Не только, но и прелюбодеянием, которое может быть названо духовным. Все браки устанавливались обществом, поэтому любовь, рожденная встречей взглядов, духовно была гораздо выше. К примеру, в легенде Изольда обручена с королем Марком. Они никогда не видели друг друга. Тристан послан сопроводить Изольду к королю Марку. Мать Изольды готовит любовный напиток, чтобы двое, готовящиеся к браку, испытали настоящую любовь друг к другу. Этот напиток отдан прислужнице, отправляющейся с Изольдой. В какой-то момент любовное зелье остается без присмотра, и, ничего не подозревающие Тристан и Изольда, думая, что это вино, выпивают его. Они сражены любовью.
Но ведь они уже были влюблены друг в друга, не зная об этом. Любовный напиток просто проявил это чувство. Каждый помнит такие случаи из собственной жизни.
С точки зрения трубадуров, проблема заключается в том, что король Марк и Изольда, которые должны пожениться, в действительности не предназначены для взаимной любви. Они даже никогда не видели друг друга. Подлинный брак — это союз, источником которого становится признание подлинной личности в другом, а физический союз — таинство, подтверждающее это. Брак не должен начинаться с обратного, с физической заинтересованности, которая затем одухотворяется. Все начинается с духовного импульса, вспышки — amor.
М.: Христос говорил о прелюбодеянии в сердце, о нарушении союза, происходящем на духовном уровне, в уме и сердце.
К.: И каждый брак — такое нарушение, если организован обществом, а не сердцем. Таков смысл куртуазной любви в средние века. Это прямое противопоставление пути Церкви. Слово amor читается обратно как Roma — Рим, пред-ставленный Католической Церковью, которая оправдывала браки, бывшие по своему характеру политическими и социальными. И тут появляется движение, ценящее индивидуальный выбор, который я бы назвал следованием блаженному предначертанию. Но в этом таится опасность. В легенде о Тристане и Изольде прислужница, узнав о случившемся, пришла к Тристану и сказала: «Ты выпил смерть свою». Тристан ответил: «Моею смертью ты зовешь эту боль любви?». Ибо это один из самых существенных моментов — каждый должен испытать любовную боль, болезнь любви. В этом мире мы лишены возможности воплотить то чувство тождественности любимому, которое испытываем. Поэтому Тристан говорит: «Если под моею смертью ты понимаешь эту муку любви, то это жизнь моя. Если под моею смертью ты понимаешь то наказание, что нам грозит, когда нас обнаружат, я принимаю его. Если под моею смертью ты понимаешь вечное наказание в геенне огненной, я принимаю и его». Это был великий шаг.
М.: Особенно для средневекового католика, который верил в реальность ада. Но каково же значение тристановых слов?
К.: Он говорит о том, что любовь больше даже смерти и боли, больше всего. Это и есть жизнеутверждение, утверждение страданий жизни по самому большому счету.
М.: Что же узнали трубадуры о душе? Мы постоянно слышим о душе (psyche)… Эрос любил Психею. В наши дни все твердят о том, что надо понимать свою душу. Что же такого обнаружили трубадуры в человеческой душе?
К.: Они обнаружили ее некий индивидуальный аспект, о котором нельзя говорить в общих словах. Индивидуальный опыт, индивидуальная готовность переживать, индивидуальная вера в пережитое и проживание опыта — вот что здесь главное.
М.: Почему, как Вам кажется, мы влюбляемся в этого человека, а не другого?
К.: Не я первый, кто говорит об этом. Довольно таинственная вещь — та электрическая искра, что пробегает меж людьми, а затем мука, что может последовать за нею. Трубадуры прославляли муки любви, болезнь, неподвластную докторам, раны, которые могут быть исцелены только тем оружием, которым они нанесены. М.: То есть?
К.: Рана — это рана моей страсти и мука моей любви к данному человеку. Единственный, кто сможет вылечить меня, — тот, кто нанес удар. Этот мотив появляется в символической форме во многих средневековых историях о копье, нанесшем рану. Только если вновь дотронуться до раны тем же копьем, она может быть исцелена.
М.: Вы сказали, что происшедшее в XII — XIII веках изменение в чувствах и духовном сознании было одним из самых важных, что любовное переживание приобрело иное качество. И все это в противовес церковному деспотизму, повелевавшему людям, особенно молодым девушкам, выходить замуж за тех, кого прочат им Церковь или родители. Что сделалось со страстью сердца?
К.: Сначала скажу о другом. Нельзя не признать, что между мужем и женой рождается любовь, даже если они соединены браком, организованным обществом. Другими словами, в устроенных таким образом браках тоже может быть очень много любви. Это любовь семейная. Но при этом нет другого, нет той захваченности, которая возникает, когда Вы узнаете частицу своей души в другом. Именно на этом настаивали трубадуры, и именно такая любовь стала идеалом сегодня.
Но брак — это брак. Человек, связанный с Вами узами брака, — буквально Ваша вторая половина. Любовный роман — другое, это отношения для удовольствия, и, когда он перестает приносить удовольствие, он закончен. Брак же
— это договор сроком на жизнь, а договор сроком на жизнь означает самую главную заботу Вашей жизни. Если брак — не первая забота, Вы не женаты.
М.: А могут продолжаться романтические отношения в браке? К.: В некоторых — да, в других
— нет. Здесь есть проблема, поскольку одним из требований в понимании трубадуров является «верность».
М.: Что Вы понимаете под этим?
К.: Не предавать, не отступать, в любых страданиях и испытаниях оставаться верным себе.
М.: Пуритане называют брак малой Церковью. В браке Вы каждый день любите и каждый день прощаете. Это словно постоянно длящееся жертвоприношение — любовь и прощение.
К.: Мне думается, здесь происходит «испытание огнем» — повиновение индивидуума чему-то более высокому, чем он. Подлинная жизнь в браке или в настоящем романе проявляется в отношениях. Вы понимаете, что я имею в виду?
М.: Не совсем.
К.: Видите ли, это как в символике инь — ян. Вот здесь — я, и здесь — она, здесь — мы вместе. Если я должен пожертвовать чем-то, я жертвую не ей в угоду, я жертвую нашим отношениям. Негодование в адрес другого неуместно. Жизнь — между Вами, в отношениях. Именно это и есть брак.
М.: В священном браке то, что соединено Господом, становится одним и не может быть разъединено человеком.
К.: С одного все и началось, а брак вновь символически утверждает это единство. Брак — это символическое признание нашего тождества: двух составляющих одного и того же существа.
М.: Знакома ли Вам древняя легенда о слепом пророке Тирезии? Она очень необычна.
К.: Да, потрясающая история. Однажды Тирезий гулял по лесу и увидал двух совокупляющихся змей. Он положил свой посох между ними, и был обращен в женщину на несколько лет. Затем, будучи женщиной, Тирезий вновь решил прогуляться по лесу и увидел двух змей, сплетенных в любовном объятии. Снова положив посох между ними, он обратился в мужчину.
Однажды на Олимпе Зевс и Гера поспорили о том, кто получает больше наслаждения в любовных отношениях, мужчина или женщина. И никто из них не мог решить, поскольку каждый испытал опыт лишь с одной стороны. И тогда они решили спросить Тирезия и задали ему этот вопрос, на который он ответил: «Разумеется, женщина — во много раз больше мужчины». По какой-то причине, которой я, честно говоря, не могу понять, Гера, жена Зевса, страшно разгнева-лась на это заявление и ослепила Тирезия. А Зевс, чувствуя некоторую ответственность, наделил Тирезия в его слепоте даром пророчества. Очень верный нюанс: когда глаза закрыты для мира феноменального, отвлекающего взор, ты пребываешь в мире интуиции.
М.: В чем же смысл? В том,! что Тирезий, будучи обращен в мужчину, а затем в женщину, познал и мужской и женский опыт и поэтому знал больше, чем бог и богиня по отдельности?
К.: Верно. Более того, он символически представлял собой соединение двух начал. И когда Одиссей был послан Цирцеей в подземный мир, его подлинное посвящение наступило в тот миг, когда он встретил Тирезия и осознал единство мужского и женского начал.
М.: Я часто думал о том, что если соприкоснешься со своей женской составляющей (или, когда речь идет о женщине, со своей мужской составляющей), то узнаешь то, что ведомо лишь богам, и, быть может, больше того.
К.: Именно это знание человек получает в браке. Это путь соприкосновения со своей женской составляющей.
М.: Что же происходит с этим самопознанием в любви, когда Вы внезапно встречаете кого-то и чувствуете: «Я знаю этого человека» или «Я хочу узнать этого человека»?
К.: В этом присутствует таинство. Словно бы будущая жизнь, которую Вы проживете с этим человеком, подает Вам весточку: «Это тот, с кем ты проведешь жизнь .
М.: Это нечто, исходящее из глубин нашей памяти, которую мы не осознаем и не понимаем? Протягивая руку навстречу кому-то, будучи затронутым этим кем-то…
К.: Все происходит так, словно Вы откликаетесь на зов из будущего. Разговор с Вами ведется из того времени, которое еще наступит. Все это имеет отношение к тайне трансцендентальности времени. Но, мне кажется, мы затронули слишком глубокую тайну.
М.: Думаю, мы добрались до сути вопроса. Если глаза — дозорные любви, высматривающие то, чего страстно хочет сердце, то означает ли это, что сердце жаждет лишь однажды?
К.: Любовь не прививает человеку иммунитета к отношениям с другими, скажу так. Но может ли человек испытывать любовь — я имею в виду действительно любовные отношения во всей полноте — и одновременно хранить верность браку — нет, я не думаю, что это сейчас возможно.
М.: Почему же?
К.: Это не может длиться. Но верность не запрещает иметь предмет привязанности и даже вступать в любовную связь. Во всяком случае рыцарские романы описывают нежные отношения с другими женщинами рыцарей, остающихся верными своей любви, в очень изящной и исполненной чувств манере.
М.: Трубадуры воспевали своих дам, даже если надежда на продолжение отношений с ними была чрезвычайно мала.
К.: Именно так.
М.: Ну а что говорит мифология о том, что лучше: любить или потерять?
К.: Мифология не имеет отношения к индивидуальной любви. Вы женитесь на той, на ком Вам суждено жениться. Любовь выражает самое себя, и делает это вовсе не в рамках социально одобренного образа жизни. Именно поэтому все, что с ней связано, окутано покровом тайны. Любовь не имеет ничего общего с социальным порядком, принадлежа к гораздо более высокому духовному опыту, чем социально организованный брак.
М.: Когда мы говорим Бог есть любовь, что в этом общего с романтической любовью? Соединяются ли в мире романтическая любовь и Бог?
К.: Да, любовь была божественным испытанием — именно поэтому она выше брака. Такова идея трубадуров. Если Бог — это любовь, тогда и любовь — это Бог. Майстер Экхарт говорил: «Любовь не знает боли». И именно это имел в виду Тристан, когда говорил: «Я хочу принять все муки ада за мою любовь».
М.: Но Вы же говорили, что любовь влечет за собой страдания?
К.: Это другое. Тристан испытывал любовь — Майстер Экхарт говорил о ней. Боль любви — это боль жизни. Где Ваша боль, там и Ваша жизнь; именно так… Сама любовь — это боль, боль воистину живущего.

*Из книги «Сила мифа». Campbell J. The Power of Myth. N.Y.: Doubleday, 1988.

ИЗ ПОЭЗИИ ТРУБАДУРОВ*

— Мой славный Вернарт, неужель
Расстались вы с песней своей?
А в роще меж тем соловей
Выводит победную трель.
Страстно и самозабвенно
Ликуя в полуночный час.
В любви превосходит он вас!
— Мне, Пейре, покой и постель
Рулад соловьиных милей.
Душе опостыли моей
Несчастной любви канитель.
Цепи любовного плена.
Уж я отбезумствовал раз.
Постигнув любовь без прикрас.
— Вернарт, перестаньте, мой друг.
Бесстыдно любовь порицать.
Она заставляет страдать,
Но в мире нет сладостней мук.
Ранит любовь и врачует.
В ней — счастье великое нам.
Пускай и с тоской пополам.
— Эх, Пейре, вот стали бы вдруг
Любви у нас донны искать.
Чтоб нам их владыками стать
Из прежних безропотных слуг!
Где уж! Три года минует.
Как мог убедиться я сам:
Не сбыться сим дерзким мечтам!
— Вернарт! Что валять дурака!
Любовь — вот исток наших сил!
Ужели бы жатвы решил
Я ждать от сухого песка!
В мире такой уж порядок:
Положено донну любить,
А донне — к любви снисходить.
— Мне, Пейре, и память горька
О том, как я нежно любил, —
Так донной обижен я был.
Такая на сердце тоска!
Донны коварных повадок
Вовек не могу я простить.
Ловка она за нос водить.
— Полно, Вернарт мой! Нападок
Умерьте безумную прыть.
Любовь нам положено чтить.
— Пейре, мой жребий несладок.
Коварную мне не забыть —
Так как же безумным не быть!

Пейре и Вернарт де Вентадорн

 

Перевод Валентины Дынник.
* Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов. М. : Худож. лит., 1976.

 

ИЗ ПОЭЗИИ ТРУБАДУРОВ

— Молю тебя, всесильный, светлый бог.
Чтоб друг живым уйти отсюда мог!
Да бодрствует над ним твоя десница!
С зари вечерней здесь свиданье длится,
И близок час рассвета.

Мой милый друг, взгляните на восток!
Уже Господь и ту звезду зажег.
Что нам вещает, как близка денница.
Не медлите! Давно пора проститься,
И близок час рассвета.

Мой милый друг, опасный это час:
Вот пенье птиц, как звонкий утра глас.
Сюда летит через леса и нивы.
Боюсь, проснется сам барон ревнивый, —
Ведь близок час рассвета!

Мой милый друг, я заклинаю вас
На свод небес взглянуть хотя бы раз —
Тогда б понять, наверное, могли вы.
Что вам не лжет товарищ ваш пугливый
И близок час рассвета.

Мой милый друг! Я с вечера не спал,
Всю ночь я на коленях простоял:
Творца молил я жаркими словами
О том, чтоб снова свидеться мне с вами.
А близок час рассвета.

Мой милый друг, да кто же заклинал.
Чтоб я и глаз на страже не смыкал!
Я вас готов оберегать часами, —
Зачем же мной пренебрегли вы сами!
А близок час рассвета.

— Мой добрый друг! Ах, если бы навек
Продлилась ночь любви и сладких нег!
Моя подруга так сейчас прекрасна.
Что, верьте мне, пугать меня напрасно
Ревнивцем в час рассвета.

Гираут де Борнейль

Источник: Урания №2-96