Перевод с английского Натальи Ермильченко*

 После чая дети играли в прятки, приспособив для этого велосипедные фонари. Дэн подвесил свой фонарь на яблоню в конце грядки с эллеборами, что за оградой, и притаился за кустами крыжовника, готовый сорваться с места, как только Юна начнет его искать. Он видел, как фонарь появился в саду и исчез, когда девочка спрятала его под плащом. Пока Дэн прислушивался к ее шагам, кто-то кашлянул на другом конце грядки (оба подумали, что это Филлипс, садовник).

— Все в порядке! — крикнула Юна из-за аспаргусов. — Не трогаем мы твои несчастные грядки, Фиппси! Девочка направила фонарь в ту сторону, и в кругу света ребята увидели человека, похожего на Гая Фокса**, в черном плаще и шляпе с высокой тульей. Он шел по садовой дорожке рядом с Паком. Дэн и Юна побежали им навстречу, и незнакомец проговорил что-то о пустоте в их головах. Дети не сразу поняли, что он предостерегает их от простуды.

— Вы ведь и сами немного простужены? — заметила Юна, так как каждая фраза его неизменно заканчивалась кашлем.

Пак засмеялся.

— Дитя, — ответил незнакомец, — если уж Небесам угодно было наказать меня слабым здоровьем…

— Да нет же, — вмешался Пак, — девочка сказала так по доброте душевной. Я-то знаю, что кашель твой наполовину не что иное, как уловка, чтобы надуть простаков; и это прискорбно. Тебе ведь хватит честности, Ник, чтобы обойтись без скрипучего голоса и откашливания.

— Люди добрые, — незнакомец пожал худыми плечами, — толпа не любит голой истины. По каковой причине мы, философы, должны принаряжать ее, чтобы привлечь глаза или — гм! -уши.

— Что ты об этом думаешь? — торжественно обратился Пак к Дэну.

— Не знаю, — ответил тот. — Похоже на уроки.

— Ну ладно! Бывают учителя и похуже Ника Калпепера. Где бы нам присесть?

— На сеновале, рядом со старым Мидденборо, — предложил Дэн. — Он-то не возражает.

— Э? — Мистер Калпепер нагнулся над цветами эллебора, бледными при свете Юниного фонаря.

— Значит, господин Мидденборо нуждается в моих скромных услугах?

— Боже упаси! — ответил Пак. — Это всего лишь лошадь, даже больше похожая на осла. Сейчас сам увидишь. Идем.

— Их тени прыгали и скользили по рядам фруктовых деревьев. Из сада они прошли мимо загона, где похрюкивали свиньи, мимо сонно квохчущего курятника к сараю, где жил Мидденборо, старый пони, возивший сено. Его приветливые глаза казались зелеными на свету. Пристроив фонари снаружи на поилке для цыплят, они втиснулись на сеновал. Мистер Калпепер ссутулился в дверях.

— Осторожней, — предупредил Дэн. — В сене полно колючек.

— Входи, входи! — сказал Пак. — Ты леживал в местах и погрязней этого, Ник. А! Не будем терять связи со звездами!

— Он ткнул верхнюю половинку двери, указывая на ясное небо: — Вон там планеты, которыми ты колдуешь. Что говорит твоя премудрость об этой блуждающей и изменчивой звезде за теми яблонями?

— Дети улыбнулись. Вниз по крутой тропинке спускался велосипед, хозяин которого был им хорошо знаком.

— Где? — мистер Калпепер быстро подался вперед. — Это? Фонарь какого-то крестьянина.

— Ошибаешься, Ник, — сказал Пак. — Это единственная яркая звезда в Деве, спускающаяся к дому Водолея, Водоноса, недавно пораженного Близнецами. Я прав, Юна?

— Мистер Калпепер презрительно фыркнул.

— Нет. Это деревенская повитуха спускается к мельнице проведать совсем других близнецов, которые родились на прошлой неделе.

— Нянечка, — позвала Юна, когда луч света остановился в конце спуска: Когда можно посмотреть на близняшек Моррисов? Как они?

— Может быть, в следующее воскресенье. С ними все в порядке, — крикнула повитуха, и велосипед, побрякивая звонком, свернул за угол.

— Ее дядя — ветеринарный врач под Бэнбери, — пояснила Юна. А если позвонить к ней ночью, то колокольчик зазвенит прямо у ее кровати, а не внизу. Тогда она вскакивает — она всегда держит пару сухих ботинок у каминной решетки — и едет туда, где нужна. Мы иногда помогаем ей протащить велосипед через пролом. Большинство ее малышей чувствуют себя прекрасно. Она сама нам сказала.

— В таком случае не сомневаюсь, что она читает по моим книгам, — тихо сказал мистер Калпепер. — Близнецы на мельнице! — пробормотал он вполголоса. — «»И вновь Он рек: Вернитесь, о сыны человеческие!»».

— Вы доктор или пастор? — спросила Юна, а Пак с криком перекувырнулся в сене.

Но мистер Калпепер был совершенно серьезен. Он рассказал им, что он врач-астролог-доктор, который знает все и о звездах, и о лекарственных травах. Он сказал, что Солнце, Луна и пять планет, именуемых Юпитер, Марс, Меркурий, Сатурн и Венера, управляют всем и всеми в мире. Планеты живут в домах (некоторые из них он очертил на темном небе энергичными взмахами указательного пальца), они передвигаются от дома к дому, как шашки на доске, и обходят небо, любя и ненавидя друг друга.

— Зная о симпатиях и антипатиях планет, -сказал мистер Калпепер, можно с их помощью вылечить больного или навредить врагу, или обнаружить тайные причины событий.

Он говорил о пяти планетах так, будто они принадлежали ему одному или он играл с ними в какую-то бесконечную игру. Ребята зарылись в сено по самые уши и уставились на величественное, усеянное звездами небо над нижней половинкой двери и смотрели до тех пор, пока им не стало казаться, что они падают в него вверх ногами. А мистер Калпепер все говорил о «тринах», «оппозициях», «конъюнкциях», «симпатиях» и «антипатиях» тоном, соответствующим предмету рассказа.

Под ногами Мидденборо пробежала крыса, и старый пони забил копытом.

— Мид ненавидит крыс, — заметил Дэн и протянул пони клочок сена. — Не понимаю, почему.

— Божественная астрология учит нас, — произнес мистер Калпепер, — что лошадь, будучи марсианским животным, несущим человека в бой, связана по природе своей с красной планетой Марсом — Богом Войны. Я показал бы вам его, но он сейчас слишком близок к падению. Крысы и мыши, совершающие свои дела по ночам, подвластны нашей богине Луне. Итак, Марс и Луна, он — красный, она — белая, он — горячий, она — холодная и так далее, находятся, как я уже говорил, в состоянии природной антипатии, или, как вы выражаетесь, ненависти. Эту антипатию и наследуют их создания. Таким образом, люди добрые, вы можете разом видеть и слышать, как ваш пони бьет копытом в стойле по тем самым причинам, что определяют движение звезд по неизменному своду Небес! Гм!

Пак лежал, пожевывая лист. Дети почувствовали, что он сотрясается от смеха. Мистер Калпепер чопорно выпрямился.

— Лично я, — сказал он, — спас немало человеческих жизней, наблюдая в надлежащее время — заметьте, для всего в этом мире есть свое время — наблюдая столь ничтожное животное, как крыса, в конъюнкции с таким великим явлением, как этот величественный свод над нами. Он обвел небо взмахом руки. — Однако есть же люди, — недовольно продолжал он, -что годами обходятся без знаний.

— Точно, — подхватил Пак. — Нет дурака хуже старого дурака.

Мистер Калпепер завернулся в плащ и замолчал. Ребята разглядывали Большую Медведицу над вершиной холма.

— Дайте время, — шепнул Пак, прикрывая рот рукой. — Он медленно запрягает, зато быстро едет.

— Гм! — неожиданно произнес мистер Калпепер.

— Я докажу вам. Когда я был врачом в конном полку Сея и воевал против короля, вернее человека по имени Карл Стюарт, по всему Оксфордширу (я-то учился в Кембридже) свирепствовала чума. Я видел ее совсем близко. Те же, к примеру, кто утверждает, будто я ничего не знаю о чуме, не достойны даже упоминания.

— Воистину так, — торжественно объявил Пак.

— Но к чему говорить о чуме в столь редкостную ночь?

— Чтобы доказать, что я прав. Эта оксфордширская чума, люди добрые, зародившаяся среди рек и канав, имела влажную, водную природу. Следовательно, ее можно было вылечить, обтирая больного холодной водой и заворачивая его во влажные простыни; по крайней мере, так я вылечил некоторых из них. Возьмите себе на заметку, это имеет отношение к тому, что последует дальше.

— И ты возьми себе на заметку, Ник, — сказал Пак, — что мы тебе не Медицинский колледж, а всего лишь паренек, девчушка да бедный старый домовенок. Так что выражайся яснее, старый вьюн!

— Чтобы вам стало понятно, поясню. Меня ранили в грудь, когда я собирал буквицу на берегу ручья близ Темзы, и люди короля доставили меня к полковнику, некоему Блэггу или Брэггу, которого я честно предупредил, что провел предыдущую ночь среди больных чумой. Он велел швырнуть меня в коровник — вроде этого, — умирать, .как я полагаю, но один свя священник пробрался ко мне ночью, чтобы перевязать мою рану. Он был из Суссекса, как и я сам.

— Кто это был? — встрепенулся Пак. — Зак Татшом ?

— Нет, Джек Марджет, — отозвался мистер Калпепер.

— Джек Марджет из Нового колледжа? Весельчак, который заикается? С чего это чума заставила его заикаться в Оксфорде? — спросил Пак.

— Он уехал из Суссекса, рассчитывая стать епископом, когда король захватит мятежников, как он называл членов парламента. Кроме того его колледж одолжил королю некую сумму денег, которую так и не получил обратно, как не получил епископства простофиля Джек. Когда мы встретились, он был сыт по горло королевскими обещаниями и мечтал вернуться к жене и детишкам. Неожиданно получилось так, что как только я оправился от раны, люди Блэгга вышвырнули нас обоих из лагеря под тем предлогом, что я находился среди зачумленных, а Джек за мной ухаживал. Король разделался с Джеком, как только колледж ссудил ему денег, а Блэггов лекарь не выносил меня, потому что я не мог молча смотреть, как он губит больных (он был выпускником Медицинского колледжа!). А посему Блэгг, как я уже сказал, вышвырнул нас обоих, осыпав оскорблениями, как пару опасных пустомель и назойливых мошенников.

— Ха! Тебя назвать назойливым, Ник? — Пак вскочил. — Вовремя же Оливер пришел очистить эту землю! И как же вы с честным Джеком перебивались дальше?

Мы были некоторым образом приговорены друг к другу. Я направлялся домой в Спитлфилдс, он – в свой приход в Суссекс; но разразилась чума, которая распространилась по Уилтширу, Беркширу и Хэмпширу, и Джек так убивался при мысли, что она может быть уже косит дома его родных, что я решил составить ему компанию. Он помог мне в беде. И я не мог отделаться меньшим; притом я вспомнил, что мой двоюродный брат живет в Грейт Вигзелл, недалеко от прихода Джека. Так мы и шли из Оксфорда, священник и солдат, полные решимости впредь навсегда покончить с войнами; и то ли из-за нашего жалкого вида, то ли потому, что чума делает людей менее жестокими, нас не задерживали. Правда, однажды нас посадили на полдня в колодки за тунеядство и бродяжничество в деревне, что у леса Святого Леонарда, где, как я слышал, никогда не поют соловьи. Однако констебль исключительно честно вернул мне астрологические таблицы, которые я ношу с собой.

Мистер Калпепер постучал по своей тощей груди:

— Я вылечил у него ногтеед на большом пальце руки. И мы двинулись дальше. Чтобы не утомлять вас не относящимися к делу подробностями, скажу, что к приходу Джека мы подошли вечером под проливным дождем. Там наши дороги расходились — ведь я собирался идти к двоюродному брату в Грейт Вигзелл. Но пока Джек показывал мне свою колокольню, мы заметили, что поперек дороги лежит человек, которого Джек принял за пьяного. Он сказал, что это некто Хебден, его прихожанин и до сего времени человек вполне праведный; он горько винил себя, что оказался плохим пастырем и бросил свою паству. Но я-то увидел, что это была чума, и отнюдь не в самой начальной стадии. Жители деревни выставили чумной камень, и голова бедняги покоилась на нем.

— А что такое чумной камень? — прошептал Дэн.

— Когда чума в деревне свирепствует так, что соседи перекрывают туда дороги, люди выставляют выдолбленный камень, горшок или миску. Тот, кто хочет купить провизию в другой деревне, может положить туда деньги и список того, что нужно, и уйти. Затем приходят продавцы — чего не сделает человек за плату — забирают деньги, а в обмен оставляют то, что, по их мнению, соответствует плате. Я увидел в воде серебряную монетку, а список того, что этот человек хотел купить, отсырел от дождя в его мокрой руке.

— Моя жена! Моя жена и ребятишки! — вдруг вскрикивает Джек и бежит в гору, я — с ним.

Какая-то женщина выглядывает из за амбара и кричит, что в деревне чума и лучше нам держаться подальше от этого места.

— Милая ты моя! — говорит Джек. — Могу ли я держаться от тебя подальше? — Тут женщина бросается к Джеку и кричит, что дети живы. Это оказалась его жена. Со слезами возблагодарив Бога, Джек говорит мне, что это не тот прием, который он хотел бы мне оказать, и что мне лучше бежать отсюда, пока я не заразился.

— Нет! Господь накажет меня еще суровее, если я покину вас, — отвечаю я. — Воля Божья, это мое дело разбираться в таких вещах.

— О, сэр, — вскрикивает жена Джека, — так вы — врач? А у нас ни одного нет!

— В таком случае, люди добрые, — отвечаю им, — я обязан подтвердить свое звание делами.

— Гляди, гляди-ка, — бормочет Джек, — а я то все это время принимал тебя за помешанного пуританина-проповедника.

И он засмеялся, она тоже, а вслед за ними и я — и все мы вместе под дождем хохотали, охваченные беспричинным приступом смеха, от которого нам тем не менее стало легче. В медицине это называется истерическим весельем. Вот так я и пошел к ним домой.

— Почему ж ты. Ник, не пошел к двоюродному брату в Грейт Вигзелл? — спросил Пак. — Это же не больше семи миль вверх по дороге.

— Но чума была здесь, — ответил мистер Калпепер и указал на холм. — Что еще я мог сделать?

— А как звали детишек этого священника? спросила Юна.

— Элизабет, Алиса, Стефен и Чарльз — совсем малыш. Сначала я их почти не видел, потому что поселился с Джеком отдельно, в сарае. Мать мы заставили остаться в доме — с ребятишками. Она и так уже сделала достаточно.

А теперь, люди добрые, я, с вашего позволения, перейду к самому главному. Чума была особенно сильна на северной стороне улицы, и я указал им, что это происходит от недостатка солнечного света, который, исходя из Primum mobile, или источника жизни, очищается и дезинфицируется в наивысшей степени. Чума свирепствовала также у торговца зерном, который продавал фураж извозчикам, была чрезвычайно тяжелой на обеих мельницах, у реки и в некоторых других местах, кроме, заметьте, кузницы. Надо отметить, что кузницы и скобяные лавки принадлежат Марсу, тогда как хозяйкой бакалейных, мясных и винных лавок является Венера. Чумы не было в кузнице в Мандейс Аейн…

— Мандейс Аейн? Вы имеете в виду нашу деревню? Я так и подумал, когда Вы сказали о двух мельницах, — воскликнул Дэн. — А где же наш чумной камень? Хотел бы я на него взглянуть.

— Так смотри, — сказал Пак, указав на поилку для цыплят, на которой они пристроили велосипедные фонари. Это был грубый продолговатый каменный котел, похожий на большую раковину; Филлипс, у которого все шло в дело, подобрал его в канаве и приспособил для своих драгоценных кур.

— Этот? — вскричали Дэн и Юна и уставились на камень во все глаза. Мистер Калпепер нетерпеливо покашлял и продолжал:

— Постараюсь быть точным, люди добрые, так как хочу, чтобы вы следовали по мере возможностей за ходом моих рассуждении. Та чума, с которой, как я уже говорил, мне пришлось иметь дело в Оксфордшире в окрестностях Уоллингфорда была влажной природы, которая соответствовала этому прибрежному краю, полному ручьев. Она излечивалась, как я сказал, водными обтираниями. Эта же чума, судя по тому, что она натворила у реки, — на обеих мельницах от нее умерли все поголовно — требовала иного подхода. Это озадачило меня. Гм!

— А что же было с твоими больными? -спросил Пак.

— Мы убедили людей, живущих на северной стороне улицы, что лучше им лежать на свежем воздухе на поле Хидерэма. Когда в семье чума уносила одного, самое большее двух человек, родственники их не покидали дома, опасаясь, что его обворуют в их отсутствие. Они рисковали жизнью, чтобы умереть среди своего добра.

— Такова человеческая природа, — заметил Пак. — Уж сколько раз я видел это. И как твои больные чувствовали себя на поле?

— Среди них умерло гораздо меньше людей, чем среди тех, кто находился в помещении. Да и умирали они, скорее, от отчаяния и меланхолии, чем от чумы. Но признаюсь, люди добрые, я никак не мог справиться с болезнью или получить хотя бы смутное представление о ее природе или о том, что ею управляет. Короче, я был совершенно сбит с толку злокачественностью болезни и потому сделал то, что мне следовало сделать раньше: отбросил все опасения и догадки, выбрал с помощью своих таблиц благоприятное время и, приложив к лицу смоченную уксусом маску, заходил в некоторые из опустевших домов, исполненный решимости ждать указаний от звезд.

— Ночью? И тебе не было страшно? — спросил Пак.

— Я уповал на то, что Господь, даровавший человеку благородное стремление проникнуть в Его тайны, не накажет преданного искателя истины. В надлежащее время — а для всего на свете, как я уже сказал, есть свое время — я выследил белесую крысу, всю опухшую и покрытую струпьями. Она сидела на чердаке под слуховым окном, в которое светила наша богиня Луна. Пока я смотрел на Луну — а она двигалась к соединению с холодным стариком Сатурном, ее давним союзником, — крыса медленно вползла в луч света и там, у меня на глазах, издохла. Вскоре вылез ее приятель, подполз к ней и издох рядом таким же образом. Примерно через час то же произошло и с третьей крысой. Это поразило меня: ведь известно, что лунный свет благоприятен, а совсем не вреден для созданий Луны, а Сатурн, будучи в дружбе с Луной, как вы бы сказали, с каждым часом усиливал ее влияние. И тем не менее эти издохшие крысы валялись в свете Луны. Я высунулся из окна посмотреть, кто же из небесных хозяев мог быть на нашей стороне, и увидел, как верный добрый Марс, очень красный и горячий, быстро идет к падению. Чтобы лучше видеть, я уселся верхом на гребень крыши.

По улице в это время шел Джек Марджет утешать больных на поле Хидерэма. Кусок черепицы соскользнул у меня из-под ног. Он и говорит довольно мрачно:

— Ну, дозорный, как ночка?

— Мужайся, Джек, — отвечаю я. — Сдается мне, что тут кое-кто борется за нас, а я-то, глупец, не вспоминал о нем все лето!

Я, конечно, подразумевал планету Марс.

— Тогда помолись ему, — отвечает Джек. — Я тоже забыл о нем этим летом.

— Он имел в виду Бога, потому что все время сурово укорял себя за то, что позабыл о Нем в Оксфордшире, среди людей короля. Я крикнул Джеку, что он уже искупил свой грех, работая среди больных, но он ответил, что не поверит в это, пока чума не оставит нас. Силы его были на исходе, скорее по причине меланхолии, чем из-за чего-то иного. Мне и раньше приходилось наблюдать это у священников и слишком жизнерадостных людей. От этого хорошо помогают полчашки целебной воды, которая не то чтобы лечит чуму, но превосходна от мрачного расположения духа.

— Какой воды? — спросил Дэн.

— Очищенный спирт, камфора, кардамон, имбирь, два сорта перца и анис.

— Вот так-так! — Пак присвистнул. — И это ты называешь водой?

— Джек молодецки прокашлялся после нее и пошел со мной. Я направлялся к Нижней мельнице, чтобы отметить аспекты на Небесах. Я уже начинал догадываться о причине, если не о средстве спасения от наших бед, но не стал делиться этим с простым человеком, пока сам не удостоверился окончательно. Это вполне разумно, так как суждение должно быть веским, а чтобы оно было таковым, необходимо точное знание. Гм! Я оставил Джека с фонарем на поле Хидерэма. Он все еще читал молитвы так называемой церкви, которую вполне справедливо запретил Кромвель.

— Надо было сообщить об этом двоюродному брату в Грейт Вигзелл, Джека оштрафовали бы, а тебе бы досталась половина денег, — заметил Пак.

Мистер Калпепер засмеялся – единственный раз за вечер — и дети подскочили, потому что смех этот был похож на громкое ржанье.

— В те дни мы не боялись людского суда, -произнес он. — А теперь слушайте внимательно, люди добрые, ибо, что последует дальше, покажется необычайным для вас, но не для меня. Когда я добрался до пустой мельницы, старый Сатурн, который слаб в доме Рыб, грозил месту восхода Солнца. Богиня наша Луна двигалась к соединению с ним ( вы понимаете, что я говорю на языке Астрологии). Я поднял взор к Небесам и помолился их Творцу о вразумлении. Марс теперь, пульсируя, спустился к горизонту. И в момент его ухода я увидел, как яркая звезда или туманность вспыхнула над ним (казалось, он поднял меч) и озарила огнем все вокруг. По всей долине петухи прокричали полночь, а я уселся на мельничное колесо, жуя мяту (хотя эта трава Венеры) и ругая себя последними словами. Теперь мне все стало ясно.

— Что стало ясно? — спросила Юна.

— Истинная причина и способ исцеления от чумы. Старина Марс сражался за нас до последнего. Хотя его позиция на небе и была слабой, отчего я и пренебрег им в своих расчетах, он все же был господином на Небесах, что, надо сказать, происходит в определенные часы каждой ночи в течение почти всего года. Вот почему его горячие и очищающие лучи, направленные против Луны, протянулись, чтобы убить трех крыс под носом у меня и у их природной хозяйки Луны. Я знал, что в падении Марс наносит нашей богине Луне сильнейший удар из-под своего щита, но мне никогда раньше не приходилось видеть, чтоб его сила проявлялась так действенно.

— Я ничего не поняла. Вы хотите сказать, что Марс убил крыс, потому что ненавидел Луну? — спросила Юна.
— Это так же очевидно, как древко копья, которым люди Блэгга вытолкали меня взашей, — ответил мистер Калпепер. — Я докажу это. Почему чума не тронула кузнечную мастерскую в Мандейс Лейн? Потому что кузницы, как я уже объяснял, по природе своей принадлежат Марсу, и, его чести, он сохранил их чистыми от лунных тварей. Но не думайте, что Марс спустился перебить крыс ради ленивого неблагодарного человечества. Это был бы непосильный труд. А потому можно догадаться, что означала ярко вспыхнувшая в момент его падения звезда: «Истребите и сожгите лунных тварей, ибо в них корень вашего несчастья. Теперь же, когда вы убедились в моем могуществе, прощайте, люди добрые!»

— Неужели Марс и вправду все это сказал? — прошептала Юна.

— Да, и даже вдвое больше для того, кто имеет уши, чтобы слышать. Короче, он раскрыл мне глаза на то, что чуму распространяли лунные твари. Виновницей всего была Луна, повелительница наших болезней. Мой жалкий разум подсказал мне, что я, Ник Калпепер, волею Божественного провидения отвечаю за жизни людей и не должен терять ни минуты.

Я поспешил на холм и влетел на поле Хидерэма в разгар молитвы. — Эврика, люди добрые! -крикнул я, швырнув на землю дохлую крысу с мельницы. — Вот ваш истинный враг, разоблаченный, наконец, звездами!

— Оставь, я молюсь, — отвечает Джек. Лицо его было бело, как начищенное серебро.

— Для всего на свете есть свое время, — говорю я. — Если хотите остановить чуму, перебейте крыс.

— О безумец, настоящий безумец! — бормочет Джек, заламывая руки.

Парень, лежавший рядом с ним на меже, вопит, что спятит, гоняя крыс, так же быстро, как подохнет от проповеди на голой холодной пашне. Все вокруг смеются над ним, но тут Джек Марджет падает на колени и невероятно самоуверенно заявляет, что, быть может, избран для того, чтобы умереть во имя оставшихся прихожан. Этого хватило, чтобы они вновь погрузились в меланхолию.

— Ты негодный пастырь, Джек! — кричу я ему. — Бери-ка палку и бей крыс, даже если тебе суждено умереть до рассвета. Это спасет твоих прихожан.

— Ага-ага, бери палку и бей крыс, — повторяет он раз десять подряд, как ребенок. И это ввергло всех в то бесконтрольное состояние истерического веселья, о котором я уже говорил; так что все хохотали, по крайней мере разогрели стынущую кровь в то самое время — в час ночи или чуть позднее, когда огонек жизненных сил всего слабее. Воистину всему свое время! И врач обязан считаться с этим — гм! — или лечение окажется неудачным. Короче, я убедил всех, больных и здоровых, ополчиться на весь крысиный род в деревне. На это также есть свои причины, хотя мудрому врачу не следует о них болтать. Imprimis, или во-первых, сама охота, продолжавшаяся десять дней, отлично вывела всех из состояния меланхолии. Сам несчастный Иов не смог бы одновременно посыпать главу пеплом и выгонять крыс из амбара. Secundo, или во-вторых, резкие движения во время этой ловли или битье открыли поры для обильного выделения пота; грубо говоря, они хорошенько пропотели, и это избавило их от черной желчи — матери болезни. В-третьих, когда мы стали сжигать крысиные трупы, я посыпал вязанки хвороста серой, благодаря чему зрители были как следует окурены. Я не смог бы так поступить, представив дело как чисто медицинскую процедуру. Они должны были считать, что это некое колдовство. Более того, мы вычистили, побелили известью и выжгли сотню отвратительных крысиных лазов, выгребных ям, сточных канав и залежей отбросов внутри и вокруг домов в деревне и, на счастье (отметьте, Марс был в оппозиции к Венере), спалили дотла бакалейную лавку. Марс не любит Венеру. Билл Ноакс, шорник, уронил фонарь на пучок соломы, пока охотился в лавке на крыс.

— Ты случаем не выдал Биллу этой своей настоечки, Ник? — поинтересовался Пак.

— Пару стаканов, не больше. Но я хочу сказать в заключение, что, когда мы покончили с крысами, я взял золы, окалины и древесного угля из кузницы и жженого грунта из кирпичной мастерской (насколько я понимаю, кирпичные мастерские тоже принадлежат Марсу) и железным ломом забил эту смесь в крысиные ходы и щели в полах домов. Лунные твари ненавидят все, что использует Марс в своих чистых целях, например, крысы не грызут железо.

— Как же бедный заикающийся Джек перенес все это? — спросил Пак.

— Его меланхолия вышла с потом. Правда, он подхватил легкий кашель, который я вылечил с помощью электуария, как и положено. Достойно внимания то, что, как я говорил своим коллегам, яд чумы преобразовался, или повернулся внутрь, а также улетучился, или прошел, вместе с тяжелой хрипотой, головной болью, болями в горле и груди. (Изучите с помощью моих книг, какие планеты управляют этими частями человеческого тела, и мрак вашего невежества, люди добрые, озарится — гм!). Как бы то ни было, чума как таковая прекратилась и ушла прочь. Потому-то мы потеряли лишь троих, да двое из них к тому же заразились раньше, утром того дня, когда Марс раскрыл мне глаза у Нижней мельницы. — Он победно кашлянул, будто протрубил победу.

— Итак, доказано, — выпалил он. — Я заявляю, что доказал свое утверждение о том, что с помощью Божественной астрологии и смиренного проникновения в истинные причины вещей — в свое время — мудрец может бороться даже с чумой.

— Гм-м! — отозвался Пак. — Я со своей стороны берусь утверждать, что простая душа…

— Моя? Воистину простая? — спросил мистер Калпепер.

— Очень простая душа, обладающая мужеством и умеющая упрямо стоять на своем, сильнее всех звезд на их путях. А потому я воистину заявляю, что ты спас деревню, Ник!

— Я упрямый? Я стою на своем? Всем своим жалким успехом я обязан Божественной астрологии и помощи Божественного провидения. Слава принадлежит не мне! Ты говоришь, как славный плаксивый дурень Джек Марджет во время проповеди накануне моего возвращения к работе в «Доме Красного льва» в Спитлфилдсе.

— А! Джек-заика проповедовал? Говорят, на кафедре он перестает заикаться.

— И соображать тоже. Когда с чумой было покончено, он произнес совершенно идолопоклонническую речь. Для проповеди он избрал тему «Мудрец, освободивший город». Я мог предложить ему и получше, скажем, «Для всего на свете…»

— А кто заставлял тебя идти в церковь его слушать? — перебил Пак. — Твой законный проповедник — Уэйл Эттерсол, редкостный тупица.

Мистер Калпепер смущенно дернулся.

— Простые люди, — сказал он, — старики и — гм! — дети, Алиса и другие, они за руку притащили меня в Дом Риммона. Я колебался, не донести ли на Джека за отправление ритуалов ложной церкви, которые, я докажу это, содержатся главным образом в старых баснях…

— Оставайся при своих травах и планетах, — сказал Пак смеясь. — Тебе следовало сообщить судьям, Ник, и оштрафовать Джека. В самом деле, с чего это ты пренебрег своими прямыми обязанностями?

— Потому что — да, потому что я стоял на коленях и молился, и плакал вместе со всеми у алтаря. В медицине это называется истерическим плачем. Это бывает… бывает.

— Вот, как это бывает, — проговорил Пак. Все услышали, как он поворошил сено. — Да в вашем сене половина колючек, — заметил Пак.

— Или вы ждете, что лошадь будет благоденствовать на листьях дуба, ясеня и терновника?

— Динь-динь-динь, — прозвенел из-за угла велосипедный звонок. Повитуха возвращалась с мельницы.

— Все в порядке? — крикнула Юна.

— Да, — отозвалась та. — Детишек будут крестить в следующее воскресенье.

— Что, что? — ребята перегнулись через нижнюю створку двери. Она, наверное, была плохо закреплена, потому что открылась и оба вывалились, облепленные сеном и листьями.

— Бежим! Надо узнать, как назвали близняшек! — крикнула Юна. Дети с криком понеслись в гору и бежали до тех пор, пока повитуха не замедлила ход и не ответила им.

Когда ребята вернулись, старый Мидденборо выбрался из стойла, и они веселились минут десять, загоняя его обратно при свете звезд.

---

* Печатается по изданию R.Kipling. Rewards and fairies. London. Pen books. 1975
** Гай Фокс — глава Порохового заговора, организованного 5 ноября 1605 г. католиками с целью убийства короля Иакова I, который должен был прибыть на заседание парламента (под здание парламента были подложены бочки с порохом). Заговор был раскрыт. С тех пор по традиции каждый год 5 ноября в Англии отмечается это событие сожжением чучела, символизирующего Гая Фокса (прим. перев.)

Источник: Урания №5-93