Перевод А. Гараджи*

* Предлагаемый фрагмент из работы К.-Г. Юнга «Дух Меркурий» печатается с любезного разрешения издательства «Канон». Работа вошла полностью в книгу «Дух Меркурий», вышедшую в свет в 1996 г.

Гермес миродержец, сердцежитель, диск лунный,
Круглый и квадратный, зачинатель словес во языцех,
Правде послушный, хламидоносец, крылами обутый,
Всезвучного языка промыслитель, смертным прорицатель.

Papyrus XVIIb (Strasburg) 1179, 1 ff

… Я постараюсь показать, что этот отливающий всеми цветами и способный на любые козни бог не канул в небытие с гибелью античного мира, а продолжал жить в странных и причудливых обличьях еще долгие века, вплоть до самого недавнего времени, своими лукавыми художествами и целительными дарами удерживая дух человеческий в постоянном напряжении…

ДВОЙСТВЕННАЯ ПРИРОДА МЕРКУРИЯ

Согласно гермесовой традиции, Меркурий многогранен, изменчив и обманчив. Дорн говорит о «varius ille Mercurius» (этом непостоянном Меркурии), другой автор называет его «versipellis» (меняющим обличья, лицедействующим). Он duplex, и основная его характеристика – двойственность, двуличие. О Меркурии говорится, что он «обегает весь свет, равно наслаждаясь обществом и добрых, и злых». Он – «два дракона», «близнец» (geminus), возникший из «двух природ» или из «двух субстанций». Он – «gigas giminae substantiae) (гигант с двойственной сущностью). Для разъяснения этого выражения в тексте цитируется 26-я глава Евангелия от Матфея, содержащая установительные слова таинства Евхаристии: аналогия с Христом очевидна. Две субстанции Меркурия мыслились неравными, даже противоположными одна другой: так в качестве дракона он «крылат и бескрыл»; в одной параболе о нем говорится: «На горе сей возлежит вечно бодрствующий дракон, зовущийся Пантофталмос, ибо он исполнен очей с обоих боков, спереди и сзади, и когда спит, то иные из очей смежаются, а другие остаются отверсты»*. Меркурий внутренне различается как «обыкновенный и философский»; он состоит из «земляной сухости и тягучей влажности». Два его элемента, земля и вода, пассивны; два других, воздух и огонь, активны. Он и добр, и зол. Колоритное описание Меркурия дается «Aurelia occulta».

* Ср. видение змея у Игнатия Лойолы и мотив многоглазости, разобранный мною в статье Der Geist der Psychologic.

«Я — напитанный ядом дракон, вездесущий и любому доступный. То, на чем покоюсь я и что на мне покоится, во мне обретет тот, кто ведет поиск в согласии с правилами Искусства. Огонь и вода мои рушат и вяжут; из тела моего ты можешь извлечь зеленого льва и красного. Но если не знаешь меня как следует, то мой огонь погубит пять твоих чувств. Уже многим принес смерть яд, что растекается из моих ноздрей. Итак, ты должен уметь отделить грубое от тонкого, если не хочешь впасть в полное убожество. Дарую тебе силы мужского и женского, дарую тебе силы неба и земли. Таинства моего искусства надлежит справлять с отвагой и великодушием, если хочешь ты одолеть меня силою огня, ибо многие уже, очень многие пострадали, а все их состояние и работа пошли прахом. Я — природы яйцо, ведомое лишь мудрым, кои со скромностью и благочестием извлекают из меня микрокосм (что всем человекам уготован был Богом Всевышним, но лишь немногим дарован, тогда как большинство тщетно его домогается), чтоб от богатств моих сотворить добро бедным, да не привяжутся души их к бренному злату. Философы называют меня Меркурием; моя супруга — [философское] золото; я — древний дракон, сущий по всему кругу земель, отец и мать, отрок и старец, всесильный и всех слабейший, смерть и воскресение, видимый и невидимый, твердый и мягкий; я спускаюсь под землю и подымаюсь на небеса, я наивысшее и наинизшее, самое легкое и самое тяжелое; строй природный часто искажается во мне цветом, числом, весом и мерой; во мне заключен свет природный (naturale lumen); я темен и светел; я притекаю с неба и от земли; меня знают, но я вовсе не существую*; в солнечных лучах я отливаю всеми цветами и всеми металлами. Я — солнечный карбункул, благороднейшая просветленная земля, которой медь, железо, олово и свинец ты можешь превратить в золото».

*«…nihil omnino existens». Этот парадокс напоминает индийское понятие asat (несушествуюшего). Ср. Khandogya — Upanishad (Sacred Books of theEast 1, р. 54, 93).

Из-за сдвоенной, двуснастной природы Меркурия его называли гермафродитом. Иногда говорили, что тело у него женское, а дух мужской, иногда наоборот. В «Rosarium philosophorum», например, содержатся обе версии. В качестве «vulgaris» он есть мертвое мужское тело, но в качестве «нашего Меркурия» — он женствен, духовен, полон жизни и животворен. Называли его также супругом и супругой, невестой и женихом или возлюбленной и возлюбленным. Противоположные природы Меркурия часто обозначались как Mercurius sensu strictiori и Sulphur (Сера): «собственно Меркурий» — это женщина, земля и Ева, тогда как Сульфур — мужчина, вода и Адам. У Дорна Меркурий назван «истинным гермафродитическим Адамом»; у Кунрата он «зачат от гермафродитического семени Макрокосма» как «непорочное порождение гермафродитической материи» (хаоса, то есть первоматерии). Милиус называет его «гермафродитическим монстром». В качестве Адама он является также микрокосмом, даже «сердцем микрокосма», или как бы носит микрокосм «в себе, и там же содержатся четыре элемента и quinta essentia, каковую называют они Небом». Напрашивается мысль, что обозначающий Меркурия термин «coelum» восходит к «firmamentum» Парацельса, однако это не так: он встречается еще раньше, у Иоанна де Рупесциссы (XIV в.)*. Применительно к Меркурию синонимом «микрокосма» служит «homo», например, в выражении «философский Человек двоякого пола (ambigui sexus)». В очень древних «Dicta Belini» (Belinus или Balinus — искаженное имя Аполлония Тианского) он фигурирует как «человек, встающий из реки»; скорее всего, это выражение следует связывать с видением Ездры. В «Splendor solis» (XVI в.) имеется соответствующая иллюстрация. Само это представление восходит, вероятно, к вавилонскому Оаннесу, «вышедшему из реки» учителю мудрости.. Подобному родословию вполне соответствует даваемое Меркурии имя «высокого человека». Адамом и микрокосмом он именуется во множестве текстов, но в поддельной книге Авраама Иудея Меркурий без обиняков назван Адамом Кадмоном. Я уже указывал на бесспорные свидетельства того, что в алхимии продолжает жить гностическое учение об Антропосе, и сейчас мне нет необходимости специально углубляться в обсуждение соответствующего аспекта Меркурия**. Вместе с тем я еще раз должен подчеркнуть, что идея Антропоса совпадает с психологическим понятием самости. Очевидные доказательства этому наряду с алхимией предъявляет учение об Атмане и Пуруше.

* Квинтэссенция = Небу. Rupescissa, La Vertu et la propriete de la quinte essence, р. 15. «Руда философов» станет подобна «небу», говорится в Tractatus Micreris в: Theatr. chem. (1622)V, р. 112.
** Гайомарт тоже, как и Меркурий, является родом растительного нумена, и, подобно Меркурию, оплодотворяет свою мать — землю. На том месте, где оборвалась его жизнь, почва превратилась в золото, а там, где разложились части его тела, возникли различные металлы. См.: Christensen, Le Types du premier homme et du premier roi dans ГЫз1о|ге Ingendaire des Iraniens, р. 26, 29.

Еще один аспект противоречивой двойственности Меркурия проявляется в его описании как «старца (senex)* — и как «отрока» (puer). Археологически засвидетельствованный старческий облик Гермеса непосредственно сближает его с Сатурном, и в алхимии эта взаимосвязь играет очень важную роль. Меркурий, действительно, состоит из самых крайних противоположностей; с одной стороны, он, безусловно, родствен Божеству, с другой же его можно найти в сточных канавах, среди нечистот. Розин (арабизированный Зосима) называет его даже «terminus ani»**. В «Бундахишне» зад Гаротмана сравнивается с «разверстой в земле преисподней».

*. «Senex draco» у Валентина в: Practica (Mus. herm., р. 425). Verus Hermes, р. 15, 16. Здесь Меркурий называется также гностическим именем «Отец-Мать».
** Ad sarratantam episcopum в: Art. aurif. 1, р. 310. Так здесь назван идентичный Меркурию камень. Контекст не позволяет прочесть «anni». Следующие чуть ниже слова «nascitur in duobus montibus» [рождается он меж двумя горами] отсылают к Tractatus Aristotelis (Theatr. chem., 1622, V, р. 880 ff), где описывается акт дефекации.

ЕДИНСТВО И ТРОЙСТВЕННОСТЬ МЕРКУРИЯ

Несмотря на очевидную двойственность Меркурия, в текстах подчеркивается также его единство, особенно в форме Камня. Он «Один во всем мире». В большинстве случаев это единство оказывается в то же время тройственностью: аналогия с Троицей несомненна, однако представление о тройственном характере Меркурия не выводится из христианского догмата, а восходит к более ранним временам. Триады встречаются нам уже в трактате Зосимы (Об искусстве)*. Марциал называет Меркурия «omnia solus et ter unus» (всеединственным и триждыединым). В аркадской Монакрии почитался трехглавый Гермес; был и галльский Mercurius tricephalus. Этот галльский бог считался также психопомпом. Тройственность вообще свойственна божествам преисподней: вспомним, например, трехтелого Тифона, трехтелую и трехликую Гекату, или змеевидных «предков» — по Цицерону, то были три сына Зевса — басилевса, «древнейшего царя» (rex antiquissimus). Они назывались «первопредками» и почитались божествами ветра; та же, по-видимому, логика заставляет индейцев хопи верить, что (хтонические) змеи это в то же время и предвещающие дождь молнии небесные. Кунрат называет Меркурия «triunus» (триединым) и «ternarius» (Тернарием, то есть тройкой). Милиус изображает его в облике трехглавого змея. В «Aquarium sapientum» говорится, что он «триединая, универсальная сущность», называемая Иеговой**. Он божествен и в то же время человечен.

* Berthelot, Alch. grecs, Пl, vi, 18, р. 136)132 f. «Единство состава [производит] неделимую триаду, и составленная триада [производит] распадающуюся триаду, и творит космос через промышление первосоответсвенной причины и демиурга творения, отчего тот называется также Триждывеличайшим, ибо он триадически узрел сотворенное и творящее».
**Это своеобразное обозначение относится к демиургу, сатурническому Иалдабаофу, который ассоциировался с «богом иудеев».

Все это указывает на то, что Меркурий соответствует не одному только Христу, но триединому Божеству вообще. В «Aurelia occulta» он именуется «Azoth», что объясняется следующим образом: «Ибо он [Меркурий] есть Альфа и Омега, вездесущий.
Философы украсили [его] именем Azoth, от латинян взяв А и Z, от греков альфа и омега, от евреев алеф и тау, составив в итоге имя: «Azoth».
Кажется, яснее и не выразишь этот параллелизм. Столь же недвусмысленно анонимный комментатор «Tractatus aureus» проводит параллель с Христом — Логосом. Все вещи проистекают от «coelum Philosophicum infinita astorum multitudine mirifice exornatum»*, от «ставшего плотию» Слова Творенья, иоаннова Логоса, без которого «ничто не начало быть, что начало быть». Комментатор говорит следующее: «Таким образом, Слово возрождения незрим присутствует во всем, но это не проявляется в телах элементарных и плотных, если не вернуть их к сущности пятой, иначе говоря, к природе небесной и астральной. Итак, Слово сне есть семя обетования, или небо философов, несчетных звезд светочами лучезарнейшее». Меркурий есть миром ставший Логос. Приведенное описание может свидетельствовать о его сущностном тождестве с коллективным бессознательным, ибо звездное небо, как я уже пытался показать в своей работе «Der Giest der Psychologic», есть, очевидно, визуализация своеобразной природы бессознательного. Поскольку Меркурий очень часто называется «filius», то его «сыновство» как таковое не ставится под вопрос. Значит, он все равно что брат Христу и второй сын Божий, хотя по времени — то должен считаться старшим и потому первородным. Эта идея восходит к воззрениям евхитов, о которых сообщает Михаил Пселл (1050 г.). Евхиты считали первым сыном Божьим Сатанаила, Христа же — только вторым**. Вместе с тем Меркурий не просто соперник или двойник Христа (поскольку он «сын»), но и двойник Троицы в целом — поскольку он мыслится как некая хтоническая троица. С этой точки зрения он предстае одной из половин христианского Бога. Половина, конечно,— темная, хтоническая, но вовсе не зло как таковое, поскольку Меркурий зовется «добрым злым», «системой высших сил в нижних пределах». Он наводит на мысль о той двойственной фигуре, что маячит за спинами Христа и дьявола: о загадочном Люцифере, чья «светоносность» так или иначе присуща им обоим. В «Откровении» 22, 16 Иисус говорит о себе: «Ego sum radix et genus David, stella splendida et matutina»***.

* «Неба философского, бесчисленным звезд множеством чудесно изукрашенного» 1. с., р. 696.
** Кажется, двойственное сыновство предвосхищается еще у эбионитов Епифания; «они утверждают, что двое были поставлены от Бога, один из них Христос, другой дьявол» (Panarium, ХХХ, 1б, 2).

*** «Я есьм корень и потомок Давида, звезда утренняя и светлая».

В текстах очень часто отмечается одна особенность Меркурия, которая, безусловно, сближает его с божеством, а именно с первобытным богом — творцом: его способность порождать самого себя. В трактате «Allegoriae super librum Turbae» о Меркурии говорится: «Мать родила меня, и сама была мною зачата». В обличьи дракона, то есть уробора, он сам себя оплодотворяет, зачинает, рождает, пожирает и умерщвляет и «превозносится самим собою», как говорит автор «Розария», парафразируя тем самым таинство жертвенной смерти Бога. Здесь, как и в целом ряде сходных случаев, не следует спешить с выводом, что средневековыми алхимиками подобные умозаключения осознавались в той же мере, в какой они, возможно, осознаются нами. Но человек и через него — бессознательное высказывают много такого, что не обязательно должно быть осознанным во всех своих импликациях. И все же, несмотря на эту оговорку, я не хотел бы создавать впечатление, будто алхимики совершенно не осознавали своих мыслительных процессов. Вышеприведенные цитаты прекрасно показывают, сколь мало подобное предположение соответствует действительности. Однако хотя Меркурий и определяется во множестве текстов как trinus et unus, это не мешает ему быть сильнейшим образом причастным кватернарности Камня, которому он, по сути, тождествен. Стало быть, он являет собой ту странную дилемму, которую выражает известная проблема трех и четырех — я имею в виду загадочную аксиому Марии Пророчицы. Наряду с классическим Гермесом — трикефалом был и классический Гермес — тетракефал. Горизонтальный план сабейского храма Меркурия — треугольник, вписанный в квадрат. В схолиях к «Tractatus aureus» знак Меркурия — квадрат, который вписан в треугольник, обведенный кругом (символ целостности).

ОТНОШЕНИЕ МЕРКУРИЯ К АСТРОЛОГИИ И К УЧЕНИЮ ОБ АРХОНТАХ

Одним из своих корней своеобразная философия Меркурия, несомненно, уходит в древнюю астрологию и производное от нее учение об архонтах и зонах. С соответствующей планетой Меркурия связывает отношение мистического тождества, обусловленное либо глубокой контаминацией, либо неким духовным тождеством. В первом случае ртуть есть просто планета Меркурий, какой она явлена в земле (таким же образом и золото есть просто Солнце в земле); во втором случае уже «дух» ртути тождествен соответствующему планетному духу…
Параллелью к этому служит рассказ о Демокрите, узнавшем тайну иероглифов от гения планеты Меркурий. Дух Меркурий предстает здесь в роли мистагога, как в «Corpus hermeticum» или в сновидениях Зосимы. Ту же роль он играет в примечательном видении и «Aurelia occulta», где является в облике Антропоса, увенчанного звездным венцом*. Маленькая звездочка под боком у Солнца, он — дитя последнего и Луны. С другой стороны, он — родитель своих родителей, Soilet Lunae**, или, что примерно то же самое, «золото получает свои качества от Меркурия», как замечает в своем трактате Вэй Пу — янь (ок. 142 г. до P. Х.). (В силу контаминации астрологический миф всегда мыслился также и в химических терминах.) Из-за своей наполовину женской природы Меркурий часто отождествляется с Луной. Знак Меркурия в Книге Кратета (Berthelot, Ьа Chemic au moyen age III, р. 48) — обычный астрологический знак Луны . В греческих магических папирусах Гермес призывается под именем «круг лунный» (Preisedanz, Papyri Graecae magicae, V, р. 401) и Венерой***. В качестве своей собственной божественной спутницы он легко обращается в богиню любви — точно так же, как в качестве Гермеса он итифалличен. Но называли его и «virgo castissima». Связь ртути с Луной, то есть серебром, очевидна: Меркурий как лучезарная планета, подобно Венере появляющаяся на утреннем или вечернем небосклоне под боком у Солнца,— тоже, как и Венера, Светоносец. Подобно Утренней звезде, только гораздо непосредственнее, он предвещает грядущий рассвет.

* Theatr. chem. (1613) IV, р. 579. Он соответствует «stella septemplex», проявляющейся в конце работы (1. с., р. 576): «coquito, donee stella septemplex appareat, per sphaeram circumcursitando» [грей, покуда не появится звезда семерная, сферу кругом обегающая]. Ср. древнее христианское представление о Христе как предводителе хоровода звезд.
** Allegoriae super librum Turbae в: Art. aurif. I, р. 155: «origo solis». Ventura,
De ratione conficiendi lapidis в: Theatr. chem. (1602) II, р. 337: «…oritur simul sol сum luna in ventre Merourij» (Солнце восходит одновременно с Луной в чреве Меркурия)
*** Видение Кратета в: Berthelot, Lа Chemie au moyen age III, р. 63. Как Адам в ванне вместе с Венерой (sic!) (Valentinus, Practica в: Mus. herm., р. 425). Как sal Veneris, зеленый и красный лев (=Венере) (Khunrath, Von hyl. Chaos, р. 91, 93). Телесный Меркурий = Венере (Ros. phil. в: Art. aurif. II, р. 239). У Меркурия субстанция Венеры (Mylius, Phil. ref., р. 17). Поскольку его мать Венера есть «matrix corrupta», то он как ее сын — «puеr leprosus» (Rosinus ad Sarratantam в: Art. aurif. 1, р. 318). В магических папирусах день Афродиты ассоциируется с Гермесом (Preisendanz, 1. с. II, р. 210). У Аль-Ираки определения Венеры и Меркурия идентичны: сестра, невеста, воздух, зелень, зеленый лев, феникс (Holmyard [Hg.], Kitab al-‘ilm al-muktasab, р. 420).

Но особенно важно для толкования Меркурия его отношение к Сатурну. Меркурий-старец идентичен Сатурну, и для многих алхимиков, особенно древних, не ртуть, но связанный с Сатурном свинец символизировал первоматерию. В арабском тексте «Turba» ртуть отождествляется с «водою Луны и Сатурна». В «Речениях Белина» Сатурн говорит: «Мой дух — вода, возвращающая гибкость окоченевшим членам братьев моих». Речь идет о «вечной воде», а это и есть Меркурий. Раймунд Луллий замечает, что «из философского свинца извлекается некое масло золотого цвета». У Кунрата Меркурий есть «соль» Сатурна, или же Сатурн — это просто Меркурий. Сатурн «черпает воду вечную». Как и Меркурий, Сатурн гермафродит. Сатурн — «старец на горе; в нем природы сочетаются со своим дополнением [четыре первоэлемента], и все это в Сатурне*. То же самое говорится и о Меркурии. Сатурн — отец и исток Меркурия, поэтому последний называется «дитя Сатурново» (Saturnia proles). Ртуть проистекает из «сердца Сатурна или Сатурном является», а из травы Сатурнии извлекают «светлую воду», и «нет в мире воды и цветка совершеннее». Это высказывание сэра Джорджа Рипли, Бридлингтонского каноника, представляет собой замечательную параллель к гностическому учению о Кроносе (Сатурне) как некоей «силе цвета воды», которая все разрушает, ибо «вода есть разрушение».

*«Rhasis Epistola» в: Maier, symbolae aureae mansae, р. 211. Как и Сатурн, Меркурий объединяет в себе все металлы (1. с., р. 531)

Как и планетный дух Меркурия, дух Сатурна «весьма пригоден для сего деяния». Мы знаем, что одна из манифестаций Меркурия в алхимическом процессе превращения — лев, иногда зеленый, иногда красный. Кунрат называет это превращение «выманиванием льва из пещеры горы Сатурновой». Лев издавна и прежде всего ассоциировался именно с Сатурном… Кунрат именует Сатурна «львом зеленым и красным». В гностицизме Сатурн — верховный архонт, львиноголовый Иалдабаоф, «Дитя хаоса». Но на алхимическом языке «дитя хаоса» — это Меркурий.
Связь и тождество с Сатурном важны потому, что последний — не просто maleficus [злодей], но обиталище самого дьявола. Даже будучи первым архонтом и демиургом, он получил в гностицизме не самую лучшую репутацию. Согласно одному каббалистическому источнику, с ним ассоциировался Вельзевул. В «Liber quartorum» он назван «злым» (malus), и еще Милиус утверждает, что Утренняя звезда (Lucifer) упала бы с неба, когда бы Меркурий очистился. Современная (начало ХVП в.) рукописная заметка на полях одного из находящихся в моем распоряжении трактатов поясняет термин sulphur (мужской принцип Меркурия) словом «diabolus». Если Меркурий и не сам злой дух как таковой, то по крайней мере несет его в себе, то есть безразличен в моральном отношении, добр и зол, или, по выражению Кунрата, «beneficus curn bonis, maleficus curn malis»* (добр с добрыми, зол со злыми). Но еще точнее сущность его определяется тогда, когда он понимается как процесс, начинающийся злом и кончающийся добром. Одна в литературном отношении довольно жалкая, но колоритная поэма из «Verus Hermes» (1620) следующим образом резюмирует этот процесс:

Младенец я, старик седой,
«Дракон» — зовет меня иной.
В темницу ныне заточен,
Чтоб королем был возрожден.
……………………………………………..
Меня меч огненный томит,
Мне плоть и кости смерть точит.
……………………………………………….
Я дух с душой не удержу,
Зловонным ядом исхожу,
Что ворон, черен ныне я —
За грех награда такова.
Лежу во прахе недвижим:
Да вспрянет из Троих Един!
Не покидай, душа, меня,
Чтоб вновь увидел я свет дня,
И свету из себя явил
Того, кто мир бы примирил!

* Поэтому, считает Кунрат, нам нужно молить Бога о «Spiritus Discretionis», дабы он научил нас различию между добром и злом (Hyl. Chaos, р. 186).

В этой поэме Меркурий описывает свое превращение, которое одновременно означает мистическое превращение алхимика (artifex), ибо не только фигура, или символ, Меркурия есть проекция коллективного бессознательного, но и то, что с Меркурием происходит. Это, как легко можно вывести из вышеизложенного, проекция индивидуационного процесса, который, будучи естественным психическим процессом, протекает и без участия сознания. Если же сознание все-таки принимает в нем участие, то процесс всегда сопровождается эмоциями, присущими религиозному переживанию или озарению. В опыте подобных переживаний — корень и причина отождествления Меркурия с Премудростью (Sapientia) и Св. Духом. Вполне вероятно поэтому, что еретическое течение, начавшееся с евхитов, павликиан, богомилов и катаров и развивавшее учение о Параклете в духе основателя христианства, получило дальнейшее продолжение в алхимии, частью бессознательно, частью в завуалированном виде.

МЕРКУРИЙ И БОГ ГЕРМЕС

Мы уже столкнулись с рядом алхимических высказываний, которые ясно показывают, что характер классического Гермеса был более чем верно воспроизведен в фигуре Меркурия. Отчасти это бессознательное повторение, отчасти спонтанно воспроизведенное переживание; наконец, это и вполне сознательная сверка с образом языческого бога. Так, Михаил Майер, несомненно, сознательно намекает на указующего путь Гермеса, когда говорит, что в своем peregrinatio (мистическом странствии) обрел статую Меркурия, указывающую путь в рай; и он имеет в виду Гермеса — мистагога, когда вкладывает в уста Эритрейской сивиллы такие слова (о Меркурии): «Он сделает тебя свидетелем мистерий Бога (Magnalium Dei) и таинств природы». И в другом тексте Меркурий как «divinus Ternarius» назван источником откровения божественных таинств; в форме золота он понимается как душа арканной субстанции (magnesia) или как плодотворитель философского древа (arbor sapientiae). В «Epigramma Mercurio philosophico dicatum» Меркурий именуется посланцем богов, герменевтом (толкователем) и «Тевтием» (Тотом) египетским. Михаил Майер рискнул даже связать его с Гермесом Киллением, назвав «Arcadium huc iuvenem infidum, nimiumque fugacem» (этим вероломным и чересчур уклончивым аркадским юношей). В Аркадии имелось святилище Килления — итифаллического Гермеса. В схолиях к «Золотому трактату» Меркурий прямо назван «Cyllenius heros». Слова «infidus nimiusque fugax» вполне могли бы относиться и к Эросу. И действительно, в «Химической свадьбе» Христиана Розенкрейца Меркурий предстает в облике Купидона»*, который в наказание за любопытство, проявленное адептом Христианом при посещении Госпожи Венеры, ранит тому руку своей стрелой. Стрела эта — «telum passionis» (дротик страсти), атрибут Меркурия. Меркурий — «sagittarius» (стрелец), причем такой, который «стреляет без лука» и которого «не сыскать на всей земле» — то есть, очевидно, его следует представлять себе как демона. В Таблице символов Пенота он ассоциируется с нимфами, что наводит на мысль о пастушеском боге Пане. Его сладострастие выявляется на одном рисунке из «Tripus Sendivogianus»**, где он изображен на триумфальной колеснице, запряженной петухом и курицей, а позади него можно видеть пару нагих любовников, слившихся в объятии. В этой связи можно также упомянуть о множестве довольно — таки непристойных изображений coniunctio в старых печатных изданиях, которые зачастую сохранялись именно благодаря этим картинкам, расцениваясь как чисто порнографические. Равным образом к сфере хтонического Гермеса относятся встречающиеся в старинных манускриптах изображения экскреторных актов, включая рвоту. Меркурий воплощает то «непрерывное сожительство», которое в наиболее чистом виде представлено в тантристском учении о Шиве и Шакти. Ведь связи греческой и арабской алхимии с Индией вполне вероятны. Райценштайн приводит повесть о Падманабе из турецкой народной книги о сорока визирях, которая может датироваться эпохой Моголов. Уже в первые века нашей эры в южной Месопотамии заметны индийские религиозные влияния, а во II в. до Р. Х. в Персии существовали буддийские монастыри. В царском храме Падманабхапуры в Траванкоре (примерно XV в.) я обнаружил два рельефа с изображением совершенно не индийского по виду senex ithyphallicus с крыльями. На одном из изображений он стоит по пояс в чаше Луны. Невольно вспоминается крылатый итифаллический старец, который, по представлениям ипполитовых гностиков, преследует «синюю» (или «на пса похожую») женщину. Киллений тоже упоминается у Ипполита как тождественный, с одной стороны, Логосу, с другой — злобному Корибанту, фаллосу и демиургическому принципу вообще. Один из аспектов этого темного Меркурия — инцест между матерью и сыном; исторически его можно объяснить влиянием мандаизма, где Набу (Меркурий) и Иштар (Астарта) образуют сизигию. Астарта почиталась как богиня — мать и богиня любви на всем Ближнем Востоке, и повсюду с ее культом был неразрывно связан мотив инцеста. Набу — «мессия лжи», который наказывается за свою порочность и держится Солнцем в заточении. Итак, не приходится удивляться постоянным напоминаниям наших текстов о том, что Меркурий «in sterquilinio invenitur» (обретается в навозной куче),— только к этому добавляется ироническое замечание о «многих, которые рылись в навозных кучах, да так и остались с пустыми руками».

*Также в облике (указующего путь) отрока и «древнего сына матери».
** Sendivogianus, Tripus chemicus: Речь Меркурия, р. 67.

Изображение Трикстера-Меркурия на стене дома К.Г. Юнга в Боллингене.

Этого темного Меркурия следует рассматривать как начальное состояние nigredo, причем первоначально преобладающее низшее должно пониматься как символ высшего, а высшее — низшего: «Anfang und Ende reichen sich die Runde»*. Это уробор (Единое и Все) — соединение противоположностей, осуществляемое в ходе процесса, о котором Пенот говорит следующее:
«Меркурий порожден природой как сын природы и плод стихии текучей. Но подобно тому, как Сын Человеческий порождается философом и сотворяется плодом Девы, так и он [Меркурий] должен быть возвышен над землей и от всего земного очищен, и тогда он всецело возносится в воздух и духом становится. Так исполняется слово философа: «он восходит от земли к небу и принимает силу Верха и Низа, и сбрасывает нечистую земную природу, и облекается природой Небесной».

*«Начало с концом смыкаются кольцом» (приблизительный перевод немецкой пословицы).

Поскольку Пенот ссылается здесь на «Tabula smaragdina», необходимо отметить, что в одном существенном пункте он отклоняется от духа «Скрижали». Восхождение Меркурия в его изображении полностью соответствует христианской идее превращения гилического человека в пневматического. В «Скрижали» же говорится: «Он восходит от земли к небу и снова спускается к земле, и воспринимает в себя силу Верха и Низа». И далее: «Сила его совершенна, когда обращена к земле». Так что здесь речь не идет об одностороннем восхождении на небо: в противоположность христианскому Спасителю, спускающемуся сверху вниз и оттуда снова возвращающемуся наверх, filius smacrocosmi начинает свое поприще внизу, поднимается вверх, затем возвращается, объединив силы Верха и Низа, обратно на землю. Итак, он движется в обратном направлении, являя тем самым природу, которая противоположна природе Христа и гностических спасителей,— хотя, с другой стороны, выказывает определенную близость идее «третьего сыновства» Василида. Меркурий обладает круглой природой уробора, поэтому символом его служит «простой круг» (circulus simplex), причем Меркурий — одновременно и средоточие круга (punctum medii). Вот почему он может сказать о себе: «Unum ego sum, et multi in me» (Я един, и многие во мне). В том же трактате говорится, что центром circuli круга в человеке является земля, и называется это средоточие «солью», о которой упоминал Христос («Вы — соль земли»).

ДУХ МЕРКУРИЙ КАК АРКАННАЯ СУБСТАНЦИЯ

По общему мнению алхимиков, Меркурий — arcanum, prima materia, «отец всех металлов», предначальный хаос, райская земля, «материя, над которой природа немного потрудилась, однако оставила несовершенной». Но он — и ultima materia, конечная цель своего собственного превращения, Камень, тинктура, философское золото, карбункул, homo philosophicus, второй Адам, analogia Christi, царь, светоч светочей (свет светов), deus terrestris, даже само Божество или его полноценное соответствие. Здесь мне нет нужды вдаваться в дальнейшие подробности, поскольку синонимы и значения Камня уже обсуждались мной в другом месте.
Но Меркурий — не только низкое начало (первоматерия) и высочайшая цель (Камень); он и расположенный в промежутке процесс и, сверх того, средство его осуществления. Он «начало, середина и конец Деяния». Вот почему он называется mediator, servator и salvator. Он mediator, как и Гермес. Как «medicina catholica» и «alexipharmakon», он — «servator mundi» (хранитель мира, миродержец). С одной стороны, он «Salvator omnium imperfectorum corporum» (целитель всех несовершенных тел), с другой — «typus… Incarnationis Christi» (образ воплощения Христова), unigenitus (единородный) и «consubstantialis parenti Hermaphrodito» (единосущный, родителю Гермафродиту); вообще он во всех отношениях представляет собой в макрокосме (природе) то, чем в mundus rationalis божественного откровения является Христос. Но, как показывают слова «свет мой превосходит всякий (иной) свет»*, притязания Меркурия идут еще дальше, потому и наделили его алхимики качествами Троицы** — чтобы не оставить никаких сомнений относительно его полного соответствия Богу. Как известно,
дантов Сатана — трикефал, то есть тройственность в единстве. Он соответствует Богу, но как противоположность. Совсем иной точки зрения на Меркурия придерживались алхимики: они видели в нем божественную зманацию или творение, гармоничные самой сущности Бога. Собственно, тот факт, что они неизменно подчеркивали его способность к самопорождению, самопревращению, самоуничтожению и совокуплению с самим собой, противоречит точке зрения на Меркурия как на существо тварное. Поэтому совершенно логично, что Парацельс и Дорн выдвигают идею о том, что первоматерия есть нечто несотворенное («increatum»), то есть совечный Богу Принцип. Это отрицание creatio ех nihilo подкрепляется тем фактом, что когда Бог приступил к творению (Быт. 1), уже имелась tehom — тот самый материнский мир Тиамат, чей сын предстает перед нами в облике Меркурия.

* Septem tract. Hermet. в: Ars chemica, р. 22. В Ros. phil. (Art. aurif. II, р. 381) говорится: «Я озаряю воздух светом моим, и согреваю землю теплом моим, порождаю, и питаю создания природные, растения и камни, и прогоняю тьму ночную силой моею, и благодаря мне длятся дни века, зажигаю я светочи все светом моим, даже те, в которых нет ни блеска, ни величия; ибо все это моих рук дело, когда облекаюсь я одеждами моими; и кто ищет меня, пусть устроит мир между мною и супругой моею». Это цитата из Dicta Belini (напечатано в: Mangetus, Biblioteca chemica curiosa 1, р. 478 f. Есть варианты текста!). Я привел это место столь подробно ввиду его значительного психологического интереса.
** «Nam in Lapide sunt anima, corpus et spiritus, et tamen unus Lapis» [Ибо в Камне суть душа, тело и дух, и все же это один только Камень]. (Exercit. In Turbam lх в: Art. aurif, р. 170.)

Сделанные Юнгом выписки из алхимических трактатов составляют два объемистых тома

РЕЗЮМЕ

[Подытожим разнообразные аспекты Меркурия:]

а. Он состоит из всех мыслимых противоположностей. Таким образом, он есть ярко выраженная двойственность — но постоянно именуется единством, пусть даже его многочисленные внутренние противоположности в любой миг готовы распасться на столь же многочисленные разрозненные и по видимости совершенно самостоятельные фигуры.
b. Он и материален, и духовен.
с. Он — процесс превращения низшего, материального в высшее, духовное, и наоборот.
d. Он — черт, спаситель и психопомп, неуловимый «трикстер», наконец — отражение Бога в матери-природе.
е. Он также — зеркальное отражение мистического переживания алхимика, которое совпадает с opus alchymicum.
f. В качестве такого переживания он представляет, с одной стороны, самость, с другой — индивидуационный процесс, а также, в силу неограниченности своих определений, — коллективное бессознательное…
<…> Пока человек ничего не знает о психической экзистенции, она будет проецироваться, если вообще как-то себя проявит. Так первое знание о душевном законе и строе было обретено на звездном небе; в дальнейшем оно пополнилось за счет незнакомого вещества. От этих двух областей опыта отпочковались науки: астрология стала астрономией, алхимия — химией. С другой стороны, особое соотношение между характером и астрономическим определением времени лишь в самое недавнее время понемногу стало оформляться в нечто похожее на научную эмпирию. Действительно важные психические факты нельзя ни измерить, ни взвесить, ни увидеть в пробирке или под микроскопом. Поэтому они все равно что невидимы, иными словами, должны быть предоставлены людям, имеющим на них внутреннее чутье, так же как цвета следует показывать не слепцам, а зрячим.
Сокровищница проекций, заключенная в алхимии, еще менее известна, если такое вообще возможно. К тому же здесь имеется одно неблагоприятное обстоятельство, делающее более тщательное исследование невероятно трудным. Ведь в отличие от астрологических диспозиций характера — которые, если они негативного плана, самое большее могут быть неприятны отдельному человеку, но зато служат забавой его ближнему, — алхимические проекции представляют коллективные содержания, являющие мучительнейший контраст с нашими в высшей степени рациональными убеждениями и ценностями, или, лучше сказать, связанные с ними неким компенсаторным отношением. Они дают природной душе странно звучащие ответы на последние и важнейшие вопросы, оставленные разумом в стороне. Вопреки всякой вере в прогресс и вожделенное будущее, которое должно вызволить нас из скорбного настоящего, они указывают на нечто первобытное, на ту вечную и, по видимости, безнадежно статичную круговерть вещей, на фоне которой наш мир, в который мы так искренне верим, предстает фантасмагорической чередой непрерывно меняющихся декораций. Они показывают нам, как спасительную цель нашей активной, вожделеющей жизни, символ неодушевленного Камня, который сам не живет, но просто есть или «становится», которому жизнь выпадает в неохватной и неизмеримой игре противоположностей. «Душа», эта пустая абстракция нашего рационального интеллекта, и «дух», эта плоская метафора нашей худосочной философской диалектики, в алхимической проекции предстают в почти материальной пластичности, как почти осязаемые воздушные тела, и отказываются функционировать в качестве заменяемых компонентов нашего рационального сознания. Тут и приходит конец надеждам построить психологию без души, тут и рассеиваются наши иллюзии, будто бессознательное было открыто только что: в своеобразной форме, конечно, но оно было известно вот уже почти два тысячелетия. Но не будем обманывать самих себя: отделить диспозиции характера от астрономического определения времени мы способны в столь же малой степени, как отделить этого непокорного и неуловимого Меркурия от автономии материи. К проекции всегда пристает нечто от носителя проекции, и даже если мы попытаемся интегрировать в наше сознание все, что признается психическим, и нам это в известной мере удастся,— заодно мы интегрируем и нечто от космоса и его материальности; или, скорее всего, раз космос столь бесконечно огромнее нас, сами будем ассимилированы неорганическим. «Transmutemini in vivos lapides philosophicos»*, — восклицает алхимик, но он не знает, сколь бесконечно долго «становится» Камень, то есть не желает этого знать, потому что как деятельный европеец справедливо полагает, что такое знание его попросту задушит <…> Нигде и никогда человек не получал власти над материей без тщательного наблюдения за ее поведением и величайшего внимания к ее законам. Лишь в той мере, в какой он это делал, мог он осуществлять свою власть над ней. Так же обстоит дело и с этим объективным духом, который сегодня мы называем бессознательным: он строптив, как материя, скрытен и неуловим подобно ей, и подчиняется «законам», которые настолько нечеловечны или надчеловечны, что большей частью кажутся нам чем-то
вроде «crimen laesae maiestais humanae»**. Если человек берется за Деяние, то он, по словам алхимиков, повторяет дело божественного Творца. Единоборство с неоформленным, с хаосом мира Тиамат есть на самом деле прапереживание…

*. Превращайтесь в живые философские камни
** «Преступления против величества человека» (лат.)