ШвырЁв Юрий
И мнилась мне российская Венера или серебряный Зодиак Александра Блока (окончание, начало в №5-96)
Предлагаемая вниманию читателей статья Юрия Швырева, повествующая о метаморфозах Зодиака российской поэзии, является продолжением статьи «Зодиак Александра Пушкина», опубликованной в № 5/96 журнала «Урания».
***
И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком плыл.
Вот он, бой крепостных часов…
Ты не бойся — дома не мечу.-
Выходи ко мне смело навстречу —
Гороскоп твой давно готов…
Анна Ахматова. «Поэма без героя»
Корабль плыл в Серебряный век, где звучала рожденная под знаком Девы муза Иннокентия Анненского, которому, как и Анне Ахматовой, мы больше всего обязаны этим названием: достаточно его «Серебряного полдня», серебряных далей «среди миров, в мерцании светил», мерцания восьмилетнего ритма Киприды под таинством девиза Бесконечности: «Девиз Таинственный похож на опрокинутое 8». Пять пальцев руки, подобно пяти оборотам Венеры за 8 лет с пятью характерными петлями во время нижних соединений планеты с Солнцем /584×5=2920=8×365 дней/, могут стать символом Бесконечности, каким он был явлен в стихотворении «Дальние руки».Там именно «у Киприды» есть «пять роз, обрученных стеблю».1
Знание об этом несут «пять изгибов сокровенных»следования Александра Блока за Лучезарной Подругой2, как и небесный бег колесницы Венеры у Николая Гумилева в смене вечерней и утренней ее ипостасей: «Пять коней подарил мне мой друг Люцифер…»3.
И потому «Дальние руки», простертые в бесконечность, присущи Венере, как извечная тоска возврата» с ударной рифмой «Боттичелли — виолончели», ибо это имя являет в пене морской бессмертное «Рождение Венеры», созданное художником на сороковом (5×8) году жизни и распространяющее эту гармонию вглубь космоса через луч и ангельский аккорд картины «Покинутая». А может быть, прежде всего через изыскание линии рисунков к «Божественной Комедии», где осыпанная розами Дева Мария и Беатриче — суть ипостаси Венеры:
В луче прощальном, запыленном
Своим грехом неотмоленным
томится день пережитой,
Как серафим у Боттичелли,
Рассыпав локон золотой…
На гриф умолкшей виолончели.
Подобным сумрачным томлением ожидания смены ангела Дня ангелом Ночи было охвачено братство «Аргонавтов», пребывавшее под эгидой А.Белого, В.Брюсова и А.Блока, ожидая на рейде крылатого (как и Лучезарная Подруга) корабля, носившего имя китайской прародительницы мира: «Птица Пен» ходила к югу, возвратясь, давала знак: через бурю, через вьюгу различали красный флаг», — сказано Александром Блоком. Следуя этому знаку, поспешим на пристань.
Поспешим к рейду под звуки виолончели из «Тоски возврата» (1901) и захватив с собой для пароля заветные «пять роз» (1909) в знак того, что нам нечужды «пять изгибов сокровенных» (1901). И тогда перед нами откроется серебряная даль — до морского простора Чистилища, где над парусом ангела слышны слова Данте, славящего Благовещенскую Венеру первого года треченто, и отсюда через рождение самого Боттичелли и рождение его Венеры мы увидим пушкинскую звезду4. Она окажется на пристани Серебряного века, и многие станут давать ей имя Лучезарной Подруги покойного философа и поэта Владимира Соловьева, зная, что под ликом Подруги скрывается- сама София — Премудрость Божья (представшая взору философа в «Трех свиданиях»).
А для Александра Блока она будет устремленной к свету Российской Венерой — через 16 стихов цикла о Прекрасной Даме (утренней она станет по закону гармонии в стихе 88), Блок здесь высветит пламенем свечи соответствующую дату, заодно отметив ранее тридцатью девятью стихами ожидание наибольшего вечернего блеска рождественской Венеры 39° от Солнца и — начало осеннего петербургского ПЕРИОДА МИРОВОЙ ЖИЗНИ, как сказано в его дневнике5:
Небесное умом не измеримо,
Лазурное сокрыто от умов.
Лишь изредка приносят серафимы
Священный сон избранникам миров.
И мнилась мне Российская Венера,
Тяжелою туникой повита,
Бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры,
В чертах лица — спокойная мечта.
Она сошла на землю не впервые,
Но вкруг нее толпятся в первый раз
Богатыри не те, не витязи иные…
И странен блеск ее глубоких глаз.
29 мая 1991. с.Шахматово
София — Премудрость, Божия, та, что жгла душу Владимира Соловьева («Прямо в душу глядят лучезарные очи темной ночью и днем»), через шесть веков после дантовского «Чистилища» явилась в ореоле пушкинской Киприды. Она может гордиться цветами, плодами и трудами русской поэзии и философии, которые выращены в ее честь в кругу Зодиака Серебряного века. Тут выдающийся софиолог Сергей Булгаков, рожденный в 1882 году под Яслями в Раке на самой заре Серебряного века, когда Венера пересекла солнечный диск. На нестеровской картине он изображен с отцом Павлом Флоренским, который своей книгой «Столп и утверждение Истины» увенчивает знак Водолея (как и Владимир Соловьев), откуда можно по знакам воздушной стихии прочертить треугольный парус корабля Софии — треугольник, ведущий к Николаю Федорову в Диоскурах и Евгению Трубецкому в Весах, где рожден Михаил Кузьмин,написавший о ней:
В золоченой утлой лодке
По зеленому пространству,
По лазури изумрудной
Я ждала желанных странствий.
И шафронно-алый парус
Я поставила по ветру…
Помогают нам очертить парус и Сергей Есенин с «Ключами Марии», и Марина Цветаева с «Хвалой Афродите», где «пеннорожденная» помечена годом смерти А.Блока. Так случилось, что Блок увидел эту траурную планету восемью годами ранее, когда она совершала тот же путь по небу, а рейд, где произошла встреча с Софией, стал неузнаваемым: «К вечеру из окна комнаты Любы я увидал (хотя и слева) молодой месяц над Венерой, а внизу — большой луч, по-видимому, прожектора», — такова мартовская запись в дневнике Блока. А на другом конце зодиакальной оси, в Диоскурах, ему отозвался с берегов Тавриды Максимилиан Волошин, запечатлевший эту же планету на своей акварели и пометивший рисунок стихами того же 1913 года: «И низко над холмом дрожащий серп Венеры, как пламя воздухом колеблемой свечи».
Удивительная эстафета факела Российской Венеры перешла от Волошина соседнему зодиакальному знаку, ибо при свете той же свечи и серебряною месяца над Серебряным веком, именно у «Венериного алтаря» 1913 года и при «Весне» Боттичелли, свершится с призывом духа Мандельштама ретрозаклинание Анны Ахматовой. И вместе с гороскопом при свечах будет дано свидетельство, что тогда «по набережной легендарной приближался не календарный — настоящий Двадцатый век», — этот «век-волкодав» перешибет в конце концов козерожьи позвонки на шее Мандельштама, заявившего в поэме Ахматовой, что он к смерти готов и посвятившего в 1913 году Николаю Гумилеву «Петербургские строфы»:
Зимуют пароходы. На припеке
Зажглось каюты толстое стекло.
Чудовищна, как броненосец в доке, —
Россия отдыхает тяжело.
Тяжка обуза северного сноба —
Онегина старинная тоска;
На площади Сената — вал сугроба,
Дымок костра и холодок штыка…
Таков пейзаж, объемлемый планетой Блока. И эта увиденная Мандельштамом ломоносовская Венера с отсветом зари золотого века на своей атмосфере затаилась пред прыжком в луче прожектора, устремляя интуитивный парус Велимира Хлебникова к открытию законов времени в «Ночь перед Советами». А холод штыка отзовется в марше «Двенадцати», когда будет позволено Петрухам, Ванькам и Андрюхам, как вывернутым наизнанку апостольским ипостасям (Петра, Иоанна и Андрея Первозванного), пламенно палить из винтовок в Святую Русь и в Того, Кто шествует впереди «в белом венчике из роз», — и это будет, по мнению Даниила Андреева, многострадальный путь Блока по затомисам в Синклит России, й рожденный под звездами Рака Маяковский со свойственной ему интуицией водной стихии «броненосцев на рейде» опишет в «Хорошо!» как «кругом тонула Россия Блока» и как сам Блок и его тень от костра «будто оба ждут по воде шагающего Христа».
Это будет не Россия — «мессия грядущего дня» антропософствующего Андрея Белого, а трижды Россия, которая сожжет библиотеку Блока в усадьбе и вытолкнет Николая Бердяева как рыбу из уютного аквариума «башни Вячеслава Иванова» на чужеземный корабль, чтобы в водовороте была завершена великая круговерть идей. В том числе и идеи Софии: «Есть две ориентации религиозно-философской мысли — ориентация на первичность Софии и ориентация на первичность свободы, — скажет Бердяев, ставя на чужеземной палубе парус «Русского духовного ренессанса XX века» и заодно борясь с теософией Блаватской, — Я принадлежу ко второму направлению, хотя нисколько не отрицаю проблемы, связанной с Софией и с космическим просветлением».
Этот парус Ренессанса и просветления захлестнет волна, обнажив опаленный кострами «шафраново-алый парус» — и будет «Россия во мгле», давно оставившая за своими пределами Мережковского с его «Атлантидой» и «Акрополем». И далее пядь коней Люцифера унесут Николая Гумилева, не спасенного Горьким, и сгинет в мордовских лагерях Карсавин со своей «Пистис-Софией», а Бунин и Набоков устремятся к чужим берегам, хотя, согласно Анненскому, перед ними буйные волны будут сверкать «отблеском ножа». А Василий Розанов останется лежать в родной земле под своим «Коробом листьев» рядом с воздушными химерами Леонтьева с его балкано-славянским вопросом и неприятием демократии. И наконец, повиснет на мачте Сергей Есенин, оставив омываемый стихией воздуха главный парус, а Рерих уйдет в Индию и Тибет, как Бальмонт ходил к ацтекам, чтобы познать ход Кетцалькоатля — Пернатого Змея или Венеры. И настанет черед Флоренскому ступить с зеками на соловецкий корабль навстречу смертоносной пуле — и его не спасет церковь Софии, где он изучал ее служебные каноны и смотрел на нее из пыточных застенков, ибо сама София, утратив свое кириллическое имя на табличках переулка, окажется в удавке каменного спрута разрастающегося здания ОГПУ-НКВД.
Мерзость запустения поселится на святом месте, лелея чудовищный проект атомной бомбы, и так будет вплоть до отверзшейся пучины перестройки, затеянной рожденным под Рыбами, когда на обломках самовластья напишут, не читая трудов Флоренского, имя этого великого софиолога наряду с провозвестником Розы Мира и Навны Даниилом Андреевым. И эти священные имена будут обязаны великому народу, сбившемуся с пути, как «Заблудившийся трамвай», где герой Николая Гумилева возит с собой собственную отрубленную голову:
Мчался он бурей темной, крылатой,
он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
остановите сейчас вагон.
Остановка невозможна. Она не осуществится даже тогда, когда Венера, явив как росчерком пера свое «опрокинутое 8», оставит очередной автограф на Солнце в 2004 и 2012 годах и когда будет удобно с астро-номический точки зрения закончить Серебряный век, начавшийся смертью Достоевского и предыдущим прохождением Венеры по солнечному диску. И будет ли последующий век железным или еще каким-нибудь, все равно нам, может быть, суждено, подобно гоголевской птице-тройке, запряженной в колесницу Люцифера, устремиться к некой «далекой звезде Венере», где «солнце пламенней и золотистей, на Венере, ах на Венере на деревьях синие листья». Будем ли мы под стрекотанье компьютеров пробовать на вкус утопический сок этих гумилевских «синих листьев» или пить, как Шива, яд рыночного анчара, это не прервет нашего скифского бега среди новых и сверхновых звезд:
Вот ты кличешь: «Где сестра Россия,
Где она любимая всегда?» Посмотри наверх: в созвездье Змия
Загорелась новая звезда.
1. Вы — гейши фонарных свечений,
Пять роз, обрученных стеблю.
Но нет у Киприды священней
Не сказанных вами люблю.
2. Блок — по поводу Среднего проспекта, дважды пересеченного по маршруту 7,8,9,10 Линий перед майским явлением вечерней Венеры-Веспера (см.дальше «И мнилась мне Российская Венера»): «Тогда же мне хотелось ЗАПЕЧАТАТЬ мою тайну, вследствие чего я написал зашифрованное стихотворение, где пять изгибов линий означали те улицы, по которым она проходила, когда я
следил за ней, не замеченный ею…»
Пять изгибов сокровенных
Добрых линий на земле.
К ним причастных во мгле
Пять стенаний вдохновенных…
Марта 10/1901/ad Yesperum.
3. Н.Гумилев. Баллада (1903)
4.То есть весенняя утренняя Венера 1301 года, связанная единым восьмилетним ритмом с рождением Боттичелли (1445, 18 восьмилетних периодов) и с «Рождением Венеры» (1485), а далее ритм ведет к пушкинскому плаванию у берегов Тавриды «При свете утренней Киприды» (от дантовской Венеры до Пушкинской 65 восьмилетних оборотов или 520 лет.
5.«Так неготовым, раздвоенным, я кончаю первый период своей МИРОВОЙ ЖИЗНИ — петербургский… К этому периоду относятся 39 стихотворений». Отсчитывать стихи надо с III части, вторгаясь в IV до помеченной Блоком даты явления утренней Венеры 3/16/ февраля 1902 г.:
«Сны раздумий небывалых стерегут мой день».
Компактные таблицы даны: Н.Н.Кузнецов. О восьмилетнем периоде видимости Венеры. Астрономический календарь 1940. Горький, 1939, сс. 124-134]