Предлагаем вниманию читателей фрагмент из автобиографической книги Джин Хьюстон «Мифическая жизнь». Джин Хьюстон – американский психолог, автор пятнадцати книг, консультант ООН и других международных организаций, основатель «Mystery School», организации, которая учит истории, философии, психологии, мифологии и занимается многими аспектами развития личности.

Перевод В. Непомнящего и Л.Оборина

Октябрь 1981 года. Сегодня я выступала в нью-йоркском Музее естественной истории на вечере, посвященном жизни и творчеству недавно скончавшегося Джозефа Кэмпбелла. Вернувшись домой, чувствую, как меня клонит в сон, словно что-то зовет меня в мир сновидений, и я этому велению быстро подчиняюсь. Стоит моей голове коснуться подушки, я засыпаю и вижу сон. Хотя этот сон простой, он лишает меня покоя: я всю ночь ворочаюсь, и утром мои мышцы напряжены и болят.
Во сне мне неожиданно является Джозеф Кэмпбелл. Лицо у него серое и осунувшееся. Он говорит: «Приезжай на Ривер-сайд драйв, Джин, помоги мне разобраться с корреспонденцией».
Я отвечаю: «У меня полно дел, Джо. Я должна быть здесь, меня ждут там. В следующем месяце мне предстоит побывать в шести разных странах. Прости, я не сумею приехать и помочь тебе не смогу, но, если хочешь, пришлю кого-нибудь другого».
«Нет, Джин, приехать должна ты», — настаивает он. Но я посылаю к нему другого человека. Джо отсылает его назад, снова приходит и говорит: «Пожалуйста, Джин, приезжай и помоги мне разобраться с корреспонденцией». Я продолжаю приносить вполне обоснованные извинения и посылать к Джо людей, опытных в секретарской работе. Так проходит почти вся ночь. Но Джо все возвращается и просит, чтобы я приехала сама. В конце концов на рассвете я соглашаюсь. Когда я приезжаю, на лицо Кэмпбелла возвращается румянец, и он говорит: «Ну наконец-то. Теперь мы займемся настоящим дедом».
Я просыпаюсь больная, с напряженными мышцами.
В следующие дни тот же сон преследует меня. Я знаю, что не понимаю его смысла. Зачем Джо просит меня помочь ему разобраться с корреспонденцией? За всю свою жизнь он ни разу не делал этого. И почему приехать нужно на Риверсайд драйв? Конечно, я несколько лет училась в этом районе, сначала в Барнард колледже, а потом в аспирантуре Колумбийского университета и Объединенной Теологической семинарии. Кроме того, я читала лекции по философии и религии в Колумбийском университете. Но Джо там не преподавал; в течение многих лет он был профессором университета Сары Лоренс. А что, если Джо говорил о береге реки, символическом мифическом месте, мимо которого текут жизнь и история, вечный поток Дао?
Через несколько недель я рассказываю сон своему другу, Марвину Суссману, чьи мудрость и опыт я очень ценю. «Да что ты, Джин, все ясно как день,— говорит Марвин,—Джо говорил о соответствиях*. Ты должна помочь ему найти соответствия между мифом и всем остальным — историей, наукой, психологией и тем, что старается произойти в мире; путями из прошлого и путями в будущее».

* Correspondence (англ.) — корреспонденция, переписка, но и соответствие

Эти слова заставляют меня вздрогнуть. «Ну да, так оно и есть», — отвечаю я.
«А правда, в самом деле, почему бы и нет? Ведь Джозефа Кэмпбелла и меня связывала многолетняя дружба. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что мы действительно исследовали соответствия, с помощью которых миф проливает свет на многообразие человеческих знаний, на тайны человеческого сердца. Только сделать предстоит еще больше. Быть может, вспоминая времена, когда мы были вместе, я узнаю, где на берегу реки жизни я еще найду соответствия — недостающие звенья мифа.
Когда мне было десять лет, в мою жизнь вошла книга, которая открыла мне мир мифа и навсегда углубила мое понимание путей духа. Это была книга Кэмпбелла «Герой с тысячью лиц». Она послужила для меня источником наиболее глубоких знаний и самых смелых догадок. Она же стала тем семенем, из которого в конце концов выросло мое знакомство с человеком, позднее ставшим моим другом, предметом моих исследований, коллегой и вдохновителем продолжавшегося всю жизнь поиска соответствий. В своей книге Кэмпбелл пользуется огромным архивом историй, собранных со всего мира и повествующих о путешествии героя и его, героя, трансформации. Из этих рассказов вырисовываются некая структура деталей и обстоятельств, устойчивое сходство в теме и последовательности событий священных историй самых разных времен и культур, и истории эти показывают, что по сути народы мира скорее похожи, чем отличаются.
Когда я читала Кэмпбелла, мое детское «Я» отождествляло себя с каждым этапом путешествия. Все истории, рассказанные автором, начинаются с призыва к приключению, с великого зова, который вынуждает героя выйти из отжившего свое состояния и отправиться навстречу новым путям бытия. «Черт возьми! — думала я. — Ведь это про меня. Я слышу этот призыв каждую минуту».
Все так и было, мою семью вечно куда-то звали. Если у нас в Нью-Иорке звонил телефон, то отец, вешая трубку, как правило, говорил: «О’кей. Едем в Голливуд». Или в Чикаго. Или в Новый Орлеан. И сборы начинались. Путешествие моего героя было почти буквальным. Мне еще не исполнилось двенадцати, а я уже побывала в сорока трех штатах и сменила двадцать школ. Это был «золотой век» радио, и сочинители комедий были кочующими работниками шоубизнеса, в погоне за смехом публики переезжавшими из города в город: из Нью-Йорка в Чикаго, из Чикаго в Сент-Луис, из Сент-Луиса в Лос-Анджелес, из Лос-Анджелеса в Даллас, из Далласа в Новый Орлеан, из Нового Орлеана в Майами, из Майами в Вашингтон, из Вашингтона в Нью-Йорк. Вся жизнь проходила в поезде — мы то ехали на шоу, то возвращались с него, то вместе с шоу переезжали с места на место. Всегда, когда мне снится детство, я слышу стук вагонных колес.
В те дни, когда телевизор еще не пришел в каждый дом, Америка не была однородной и ее плавильный котел продолжал бурлить множеством культур, манер говорить, есть, общаться. Простой переезд из округа в округ мог стать уникальным приключением. Любая придорожная закусочная, в которой работала семья, ее содержавшая, заведение, совсем не похожее на сегодняшние безликие харчевни на обочине автострад, неизменно поставляла приятных и неприятных персонажей, грубые и неотесанные истории, достойные того, чтобы стать главой в каком-нибудь великом американском романе сороковых годов. Стоило пересечь границу штата, как тебя окружал другой мир. А когда окружающее меняется так часто, то и сама реальность кажется текучей — загадочной, странной. Или, говоря проще, становится мифической. Каждый телефонный звонок, отправлявший нас в путь, для меня был открытой дверью в мифическую жизнь.
Следующим этапом Кэмпбеллова цикла путешествия героя является отказ подчиниться призыву, попытка уклониться от него или подчиниться ему с задержкой, поскольку он пришел не вовремя или же человек, слышащий призыв, не считает себя достойным. Я считала себя достойной вполне, но должна была уклоняться от призыва, поскольку мне тогда шел лишь одиннадцатый год и мои родители не позволили бы мне отправиться на поиски моей судьбы. Мой детский возраст ужасно мне досаждал.
Например, я вступила в международный почтовый клуб и писала в азиатские страны сикхам, индусам и буддистам, из которых все неизменно были мужчинами. Я героически изучала писания этих религий и целыми днями просиживала в библиотеке местного теософского общества, зубря основы восточных вер. Я писала своим корреспондентам длинные и, как мне думалось, взрослые эссе о различиях между восточными и западными религиями. А в ответ получала очаровательные послания, в которых почти не было ничего религиозного, зато было полно вопросов о возможности получить работу в Америке. Затем после обмена двумя — тремя посланиями я открывала конверт и находила в нем предложение вступить в брак и фотографию моего бородатого самосвата в тюрбане. «У меня черные колючие усы» — писал мне один сикх, думая этим соблазнить меня принять его предложение. Я отвечала с негодованием, сообщая, что мне всего десять лет, на что тот возражал, утверждая, что это — самый подходящий возраст для замужества.
Впрочем, Кэмпбелл давал ясно понять, что путешествие героя — это еще и аллегория путешествия души к просвещению. Я нашла слово «аллегория» в словаре и решила, что сумею справиться с этой задачей, не пакуя чемоданы и не отправляясь в дорогу одна без родителей. Далее герой пытается шагнуть за порог странствия и обрести новые силы. В традиционных путешествиях этот этап предполагает уход из мира обычной реальности и вхождение во внутренние, воображаемые миры.
«Так вот ты о чем»,— сказала я.— «Я стремлюсь вернуться в это состояние с тех пор, как шести лет от роду, спрятавшись в шкафу, пыталась увидеть Деву Марию. Что же мешает мне это сделать?
А мешать этому, сообщала мне книга Кэмпбелла, может только страж, стоящий у порога. Зачастую монстр и, как правило, враждебный, страж соблюдает расписания, привержен неизменным привычкам и положениям, будто отлитым в бетоне. Достойный противник, в повседневной жизни страж может появляться в облике начальников, родственников и друзей, ведущих примитивный, приземленный образ жизни, как правило, изо всех сил стремящихся соблюсти статус-кво. В худшем случае этот страж пожирает нас либо превращает в бесплодный вариант самих себя, а в лучшем — оттачивает нашу смелость и хитрость, требуя, чтобы мы, воспользовались смекалкой и обманули его, улизнув из его цепких лап. К десяти годам я уже побывала в стольких школах и вступила в схватку с таким количеством тамошних драконов, что считала себя знающей об этом драконе все. Я шутила со стражами, старалась застигнуть их врасплох, просила отца встретиться с ними, а если это не помогало, решала, что все равно это не имеет никакого значения, ведь мы скоро уедем, а в другом штате я найду монстра полюбезнее, и он меня пропустит.
Нет, наконец решила я, настоящий страж порога сидит во мне самой. Он — та часть меня, что не хочет ослабить хватку, с которой я вцепилась в свое сознание, настолько, чтобы позволить растворить мои границы и просочиться в то более глубокое царство. Via positiva уже овладела мной. Я меняла реальности так часто, что во мне была уже не одна, а множество личностей, и я могла воспользоваться любой из них в зависимости от обстоятельств и местной культуры. Я поняла, что персона, чувствующая себя на улицах Нью-Йорка как рыба в воде, никогда не приживется в средней школе в Билокси, штат Миссисипи. Ради того, чтобы выжить, я стала не раздвоенной, как шизофреник, а как полифреник, размноженной, сознающей присутствие в себе большого числа личностей и характеров. Избавиться от них, дабы пересечь порог и войти во внутренний мир, было для моего сознания сложнейшей задачей. Неожиданно, рассуждая об этом, я поняла, как пройти мимо стража! Для этого надо было просто подойти к порогу со всей живущей во мне свитой и переступить через него сразу со всеми ее членами. Хлопот у чудища будет предостаточно, и оно в худшем случае будет лишь надоедливым.
За порогом героя проглатывает неизвестное — кит, волк, саркофаг или пещера. Этот этап, известный под названием «чрево кита», позволяет нам добиться распада своей личности с тем, чтобы затем соткать ее заново, сделав намного сильнее и ярче. В этом процессе мы умираем для настоящего и рождаемся заново для вечности. «Чрево кита» приходит под многими личинами. Оно может принимать форму депрессии или ингрессии либо даже сильной потребности избавиться от того, что с тобой происходит. Чтобы испробовать этот этап, я ложилась в шкафу за одеждой и воображала, будто рассталась со всеми частями своего физического тела, затем с умом, а потом и с чувствами. В библиотеке я читала о занятиях йогой индусов и буддистов, поэтому о данной процедуре у меня было хоть какое-то представление. Единственная сложность заключалась в том, что после утраты всех частей тела, ума и чувств, я, как правило, теряла и сознание, потому что засыпала. Видимо, жизнь в пустоте была не для меня. Тем не менее, я просыпалась бодрой, в хорошем настроении и с радостью выбиралась из шкафа, возвращалась к Кэмпбеллу, дабы узнать, что дальше на повестке дня у героя.
А дальше был путь испытаний. В путешествии героя это было время невероятных испытаний и необычайных приключений. Кэмпбелл говорит, что оно наступает тогда, когда «герой движется по ландшафту грез со странными текучими формами, где он должен выжить, преодолев целый ряд испытаний». Обычно, этот ряд — излюбленный конек сказочников, эпических поэтов и романистов, ибо они могут дать здесь полную волю своему воображению, изображая ужас, который мы все испытываем перед миром неизвестного и безграничного, будь то пустыня, дикая природа или соответствующий лабиринт нашего подсознания. Человек пускается в приключения, идет навстречу вызову, к которому он почти не готов, и все же каким-то образом находит в себе силы, чтобы спастись.
Насколько я понимаю, на этом пути я была постоянно. И переезды семьи, и постоянная смена ландшафтов, учителей, школ и друзей здесь ни при чем. Нет, мой путь испытаний в основном приобретал форму представлений моего отца о подготовке к выживанию. Типичным примером таких представлений было то, как он запихнул меня на кафедру Церкви юных проповедников, однако недоумение людей вызывали и другие проверки, коим он меня подвергал.
«Научи меня плавать, папочка»,— попросила я однажды на пляже, когда мне было около трех лет.
«Хорошо, детка, залезай ко мне на плечи, мы с тобой перейдем море вброд». Мы вошли в море, и когда вода дошла ему до шеи, он отбросил меня и велел плыть к нему по-собачьи. Каким-то образом мне это удалось. Позднее я научилась неплохо плавать. В том же году отец заметил, что я боюсь его верного друга — большого черного пса, который жил за соседней дверью. С этим отец помог мне справиться, выведя меня из комнаты вместе с собакой и закрыв за нами дверь, несмотря на все мои вопли. Пес гонялся за мной по всему дому, пока я не упала. Тогда он подошел ко мне и всю облизал. С тех пор я обожаю собак. В другой раз, когда мне было лет пять, я попросила отца научить меня ездить на двухколесном велосипеде. Он отвел меня на вершину холма, откуда дорога шла под уклон, посадил на велик и толкнул под гору, велев не падать как можно дольше. После того случая на коленях у меня до сих пор шрамы, зато я стала неплохим велосипедистом. Каждый раз, отправляя меня в пасть смерти, отец делал это со словами: «Ничего не бойся!» Из-за этого я не раз попадала в беду и оказывалась не в самых лучших местах: на войне, в районах бедствий, в городских трущобах и в кабинетах глав государств.
Однако, обдумав все это, я поняла, что в сущности мой путь испытаний проистекал из того факта, что мой ум развивался в направлениях, казавшихся совершенно не coгласующимися со складом ума моих родителей, особенно отца. Я ощущала себя искушенным философом, не по годам развитым богословом и знала, что должна как-то защищать свой пытливый ум от постоянных ударов отцовских насмешек. Чего я боялась совершенно обоснованно, так это того, что любая серьезная мысль, выдвинутая мной, может бьпь (и, как правило, будет) обращена в шутку и, что еще хуже, мне придется ее проглотить.
«Пап, я тут размышляла о смысле воскресения».
«Ага, старый приемчик Иисуса. Вот ты его видишь, а вот его уже нет».
Я капитулировала. Мне хотелось поговорить о вечном в человеческой душе, но вместо этого я сказала: «Ну да, история с приличной бородой».
«Молодчина, именно это я и хотел сказать».
Но вернемся к Кэмпбеллу и попытаемся найти решение. Он писал о волшебных помощниках и сверхъестественных союзниках. Замечательно, думала я, но где их найти? И посмотрев на потолок, пропела: «Вот что, боги и богини, ангелы, сверхъестественные союзники, кем бы вы ни были, придите и возьмите меня!» Стоило мне произнести эти слова, как ко мне подошел наш пес с поводком в зубах, просивший вывести его погулять. Вместе с псом мы пошли по Мэдисон-авеню, и как всегда на наших прогулках я остановилась против магазина, в витрине которого был выставлен мраморный фриз Деметры и Персефоны четвертого века до н.э. Он стоил двести долларов, поэтому я, конечно, купить его не могла, но считала одной из самых красивых вещей, когда-либо виденных мной, и радовалась уже тому, что хотя бы могу любоваться им каждый день. Фриз почему-то казался мне ужасно знакомым, каким-то воспоминанием о том, что случилось в прошлом и чему еще предстояло случиться.
В тот день, однако, фриза в витрине уже не было. Я вошла в магазин, и его владелец, венский еврей лет семидесяти, сообщил, что вещь продана. Видя, как я расстроена, он сказал: «Я каждый день наблюдаю вас сквозь витрину. Заходите, кажется, вам уже пора кое-что узнать о памятниках древности. Если хотите, я буду вашим учителем». Его звали доктор Бидермеер. В Вене у него покупал старинные вещи Зигмунд Фрейд, Доктор Бидермеер отвел меня в глубь магазина, где находились мраморные и бронзовые статуи и бюсты, фризы богов и богинь, а также легендарных персонажей Греции, Италии и Египта. Мне казалось, что я умерла и попала на классические небеса. Сверхъестественные союзники обнаружили себя буквальным образом. Я трогала их, чувствовала, как их лица впечатываются в мою память, узнавала их как близких друзей, с которыми встречалась каждый день. Божество, которое я держала в руках днем, ночью являлось мне во сне как живое и полностью мной сознаваемое, увлекало меня в путешествие сквозь время и пространство. На протяжении следующих нескольких лет я регулярно посещала магазин и научилась не только оценивать, реставрировать, датировать предметы древности и заботиться о них, но и (что гораздо важнее) понимать, какое значение мифические персонажи имели для тех, кто эти фигурки создавал.
«Эти произведения искусства нужно всегда оценивать и чувствовать с учетом времени и менталитета народа, создавшего их, — говорил мне доктор Бидермеер. — Мое самое крупное возражение против теории доктора Фрейда заключалось в том, что он всегда подавал истории этих персонажей в терминах современных психозов. Никогда не делайте этого, Джин».
«Постараюсь, доктор Бидермеер»,— отвечала я, до того как проснуться утром, уже побывавшая вместе с Гермесом в Древней Греции. Так сложилось, что когда я выросла и стала профессиональным археологом и собирателем древностей, я уже была обладательницей массы фигурок богов древнего мира, и мой дом превратился в беспорядочную выставку мифических образов, впервые увиденных мной в магазине моего наставника.
Следующий этап путешествия приводил героя к критической точке цикла, где ему предстояло заслужить признание Отца (или Творца), заключить священный брак с Богиней, или сокровенной Возлюбленной души, и достичь собственного обожествления или трансформации. Первая часть задания была несложной. Я просто поднялась к отцу и заявила: «Папа, я хочу, чтобы ты признал меня как настоящую героиню».
«Ладно, а в чем загвоздка?» — спросил отец, уже готовый разразиться громким смехом.
«Никакой загвоздки, пап, просто ты должен меня признать. Это случается с каждым героем, в конце концов достигшим… Минуточку, мне нужно кое-что проверить»,— сказала я и побежала справляться с книгой Кэмпбелла. «Достигшим «надира мифологического царства»,— сообщила я с победным видом.
«Где ты и очутилась, ага?»
«Вот-вот. Поэтому ты должен сыграть свою роль. Ну давай же, пап, играй свою роль. Мне это необходимо для обожествления».
«Тогда другое дело. Ради обожествления или как там его, я готов на все. Со мной такого не случалось целую вечность. Ладно, вот что мы сделаем…»
Отец сходил в театральную костюмерную и нарядил меня Жанной д’Арк, вручив мне меч и надев на меня длинный плащ. Сам же облачился шутом Жанны (или отцом, играющим роль шута) и держал кайму моего плаща, когда мы шли по Бродвею. На улице он поминутно останавливался и отвечал на вполне понятные вопросы встречных прохожих: «А это моя дочь, святая Жанна. Она героиня, и я ее признаю. Как вы это находите?» Так мы прошли квартала четыре, больше я не выдержала: «Ладно, пап, хватит. Я уже признана».
Что делать со священным союзом, я не знала, но решила, что мой суженый явится в надлежащее время. И только надеялась, что у моего возлюбленного не будет черных колючих усов. Но что мне было делать в то время? Я где-то читала, что индейцы племени навахо считают: если сделать шаг к богу, то бог сделает к тебе десять шагов. Я начинала чувствовать, будто кто-то или что-то приближается ко мне. И стоило мне сделать то же самое, как мной овладевало странное волнение, какая-то сладость, моментально разрушавшая все преграды, какое-то воспоминание о том или о ком, частью чего (или кого) была я сама. Потом это куда-то исчезало, словно говоря: «Еще не время, еще не время», а я оставалась наедине со своим томлением и обещанием.
С моим обожествлением, решила я, придется тоже подождать. Но Кэмпбелл предлагал альтернативный путь преодоления этого этапа, подразумевающий похищение заветного блага — эликсира жизни, огня бессмертия, ключа к знаниям, некоей высшей награды. «По сути, — писал Кэмпбелл, — это расширение сознания, а вместе с ним и бытия».
«Расширение сознания! Какие страшные слова!» Я ходила по квартире, снова и снова повторяя и распевая их на разные лады. Сама того не подозревая, я тогда обрела в них свое благо, дар всей моей жизни, свой собственный, особый эликсир — обязательство дарить расширение сознания всем, кому я только могла, и всегда, когда я была на это способна.
Оставалось только совершить волшебный обратный полет через порог с нетронутым благом и, воспользовавшись им, возродить мир. В этот момент человек становится господином двух миров, способным принести живительную силу мира глубин в седеющий мир обычного времени и пространства. Но как действовать тому, кто совершил путешествие героя? Волшебного зелья, способного изменить мир, у меня не было. И, что еще хуже, не было возможностей для этого. Была, конечно, шкала… Впрочем, постойте! Как насчет сестер Мертц, Хелен и Гертруды? Рыжеволосых плохо видевших двойняшек из очень бедной семьи, где с ними дурно обращались. Девочки постоянно, изо дня в день носили одну и ту же одежду, что делало их объектом насмешек для учившихся в школе № 6 детей из обеспеченных семей. Давно привыкнув быть жертвами, сестры ничего кроме дурного обращения не ожидали, и именно так с ними нередко обходились. Поскольку сестер оставляли на второй год, они были на год или на два старше остальных девочек, а потому опережали их в физическом развитии. Мальчишки находили большую забаву в том, чтобы хватать их за лямки лифчика сзади и больно хлопать ими по их спине. Хотя те девочки не были глупыми, манера поведения заставляла учителей считать их умственно отсталыми, а при таком отношении они не могли отвечать на вопросы, когда их спрашивали, и часто проваливались на экзаменах. Одним словом, я отправилась в школу, решив помочь Хелен и Гертруде Мертц.
Сначала они отнеслись ко мне с недоверием, ведь все предыдущие попытки других девочек подружиться с ними всегда заканчивались всеобщими насмешками. Но я проявила настойчивость и пригласила двойняшек пообедать у нас дома. Мама встретила сестер очень радушно, а отец их быстро рассмешил. Меня всегда восхищало, что мои родители были добрыми и щедрыми и со всеми людьми обращались как с близкими невзирая на их достаток. Будучи президентом класса, я взяла сестер под свою «защиту», и это, кажется, дало результат. Если кто-нибудь из ребят упорствовал в своей жестокости, я старалась ему помешать, цитируя «Золотое Правило». Если это не помогало, объявляла: «Ты нарушаешь закон кармы». И, заметив смущение обидчика, говорила: «Вот видишь, ты даже не знаешь, что это такое. А это значит, что за каждую гадость, которую ты сделал другому, ты получишь гадость, в десять раз большую. Подожди, увидишь сам». Если не помогало и это, я подходила к одному или двум нравственным уродам и предлагала им, надев боксерские перчатки, встретиться со мной после школы. Это срабатывало всегда, ведь отец и дядя Пол с шести лет учили меня боксу. В результате к Гертруде и Хелен относились все лучше и лучше. Потом я так и не узнала, как сложилась их судьба, хотя, когда училась в аспирантуре, из окна автобуса видела одну из сестер, которая, улыбаясь, качала детскую коляску.
Мама, следившая за моим чтением и предпринимаемым мной путешествием героя, отвела меня в сторону, когда я закончила книгу и свою версию путешествия. Я ей пожаловалась, что не добилась господства над двумя мирами, на что она возразила: «Нет, Джинни, добилась. Есть только один вид господства. Это — сострадание».
Из моего героического путешествия я также узнала, что для ответившего на призыв войти в большую жизнь обратного пути уже нет. Действительно, каждый из нас с пользой для себя может задуматься о том, в каком месте цикла своего конкретного путешествия он находится в данный момент времени. Услышан ли вами призыв войти в большую жизнь? Отвергнут ли он вами, и если да, почему? Или вы вняли призыву, но затем встретились с монстрами непокорности, которые отказались вас пустить за порог к большим способностям и возможной новой жизни? Удалось ли вам в конце. концов перехитрить монстров и перебраться на ту сторону? Оказались ли вы во «чреве кита», куда вас ввергли отчаяние, депрессия или просто лень? Появились ли у вас необычные союзники или помощники — телефонный звонок в нужное время или случайно упавшая книга, которая раскрылась на важном месте. Оказались ли вы на пути испытаний, и если да, то как вы его воспринимаете — как путь, полный приключений, или как сменяющие друг друга тяжелые кризисы? Ожидает ли вас дружба? Чувствуете ли вы тоску по сокровенному Возлюбленному души? Ищите ли вы примирения или соглашения с отцом или матерью за то, что этот человек смог или не смог для вас сделать? Требуете ли вы признания от родителя или другой авторитетной фигуры? Находите ли вы некое благо — взгляд или замысел, который может дать здравое решение не только вашим, но и мировым проблемам? Удалось ли вам пересечь волшебный порог, а затем вернуться в обычную жизнь с чувством исполненного долга? Собираетесь ли вы отдохнуть какое-то время или готовитесь отправиться в путешествие снова? Или, быть может, подобно большинству из нас, одновременно находитесь на нескольких этапах путешествия сразу?
Возможно, причина, по которой я столь рано начала «мыслить мифически», заключалась в том, что я вела мифическую жизнь. Или, быть может, мифическая жизнь вела меня. Мои воспоминания полны событий, которые кажутся легендарными: я плавала с дельфинами; говорила на языке знаков с шимпанзе; будучи тинэйджером, участвовала в проектах с Элеанор Рузвельт; ела жареных червяков на банкете в Китае; беседовала о природе Бога с Дагом Хаммаршельдом; жила с прокаженными на юге Индии; в июле 1969-го всю ночь боролась со страдающей от депрессии подругой, чтобы удержать ее от самоубийства, в то время как на экране телевизора люди высаживались на Луну; а также участвовала во многих событиях, которые стали ингредиентами для приготовления тушеной рыбы, на которую похожа эта книга. Но были и такие мифические вещи, которых я не делала — например, рождение и воспитание детей, возделывание земли. Тот факт, что они кажутся такими обычными, отнюдь не умаляет их необходимости. Эти вещи святы, они говорят нам о том, что мы — часть воплощения Бога жизни, его со-творцы и слуги творения.
Мне говорят, что жизнь уникально одарила меня возможностями. Но, думая о жизни других людей, я нахожу, что они, ничего не видя и не слыша, разгуливают по саду возможностей, многие из которых так и манят к себе: «Эй, вы, идите сюда! Послушайте, вас ждет новый друг. Здесь открывается новый путь, по которому вы можете пойти, свежая роль, которую вы можете сыграть. Ну давайте же, будьте повнимательнее». Но несмотря ни на что, люди бредут по этому саду как лунатики и бормочут себе под нос: «Ничего, ничегошеньки не происходит». И лишь, когда возможность войти в большую жизнь сама бросается под ноги, они на нее натыкаются. Я жила мифической жизнью, потому что краем глаза улавливала летучий проблеск возможности, говорила риску «да» и искала приключений. Конечно, всему этому предшествовало мое принятие жизни как чего-то по сути мифического, отношение к ней, по определению поэта Кристофера Фрайя, как к «проникновению в Бога».
Именно так я уверовала в то, что жизнь породнена с мифом затем, чтобы мы могли идти вперед по пути развития, приближающему нас к духовному источнику, зовущему нас стать чем-то большим, нежели мы есть. Ради этой цели миф остается для нас таким же важным, как дыхание, как руки и ноги. Я считаю, что он часть нас самих. Миф — это отнюдь не ничто, не какая-то незначительная концептуальная неуловимость. Он закодирован в наших клетках и наполняет моря нашего подсознания. Он пребывает в нашем мизинце и играет в позвоночнике так же, как дух. Он обеспечивает нам доступ к ДНК человеческой души, исходным структурам, лежащим в основе нашего бытия. Он дает нам ключ к нашему личному и историческому существованию. Без мифического ключа у нас бы не было ни культуры, ни религии, ни искусства; мы бы остались без архитектуры, драмы, эпоса, ритуалов, социальных обычаев и умственных расстройств. Нас окружал бы серый тоскливый мир, в котором ничто не увлекало бы в эту таинственную и прекрасную страну, бегущую от нас прочь, когда мы пытаемся ее обжить.

(Продолжение см. «Урания» № 2-98)