Алиев Азер
Символ, или откровения Аналогии
Одним из наиболее содержательных определений символа является характеристика, данная символу французским исследователем Марком Сонье «как обобщенному выражению науки о чудесах». «Символы, — пишет он,- показывают нам все, что было и что будет, притом в неизменной форме». Если под чудом понимать наиболее глубокое проявление фундаментальных принципов равновесия, то символ выступает в качестве уникальной возможности одновременно указать и скрыть содержание феномена, называемого «чудом». Причем сокрытие является предпочтительной функцией символа, блокирующей доступ профана к силе, заключенной в любом бинерном балансе. Причина этого, согласно Гермесу Трисмегисту, заключается в неразумии толпы, которая придала бы нуждам науки все имморальное значение «слепой фатальности». Бёме, Парацельс, Сен-Жермен, Элиафас Леви и многие другие оккультисты использовали образ трезубца как символ философских категорий тезиса, антитезиса и синтеза, представляющих суть всего западного Посвящения и философии, давших развитие и естественным наукам, нашедшим в трехмерном пространстве и времени границы своего исследования. Третье лицо индийской троицы Тримурти Шива одним из своих многочисленных эпитетов имел и титул Трилочана (Триокий) и изображался с символом божественной власти — трезубцем. Третье око, как и центральный зубец, иллюстрирует идею абсолютно нейтрализованного «двойного», наделяющего «третий», или «срединный», элемент реализационной мощью.
Очевидно, что главным инструментом при анализе символа является метод аналогии, утверждающей себя в совокупности своих дифференциальных аспектов. У Лао-цзы в трактате «Дао дэ цзин» находим: «От одного глубочайшего к другому — дверь ко всему чудесному»; «Видя белое, помнить о черном — вот идеал для всей Поднебесной»; «Большой квадрат не имеет углов». То же и у Екклезиаста: «Хорошо, если ты будешь держаться одного и не отнимать руки от другого».
Мир как символ, открывающийся «совершенному человеку», предоставляет в его распоряжение не только силу, но и показывает ему истинный облик Творца. Вера мудреца становится уверенностью: «Познал я все, и сокровенное и явное, ибо научила меня Премудрость, художница всего. Она есть дух разумный, святый, динородный, многочастный, тонкий, удобоподвижный, светлый, чистый, ясный, невредительный, благолюбивый, скорый, неудержимый, благодетельный, человеколюбивый, твердый, непоколебимый, спокойный, еспечальный, всевидящий и проникающий все умные, чистые, тончайшие духи. Ибо Премудрость подвижнее всякого движения и по чистоте своей сквозь все проходит и проникает… Она — одна, но может все и, пребывая в самой себе, все обновляет и, переходя из рода в род в святые души, приготовляет друзей Божиих и пророков; ибо Бог никого не любит, кроме живущего с Премудростью. Она прекраснее солнца и превосходнее сонма звезд; в сравнении со светом она выше; ибо свет сменяется ночью, а Премудрости не превозмогает злоба… Если кто желает большой опытности, мудрость знает давнопрошедшее и угадывает будущее, знает тонкости слов и разрешение загадок, предузнает знамения и чудеса и последствия лет и времен». Процитированная здесь Книга Премудрости Соломона, «этот дивно сочиненный гимн всемогущей Силе», как пишет святой Григорий Нисский, являет пример истинной диалектики, столь опороченной в глазах нынешнего поколения. Бинарные пары, поначалу воспринимаемые как взаимоотрицание, будучи правильно расставлены, делают искателя Премудрости «другом Божиим». «Единородный — многочастный, удобоподвижный — непоколебимый, неудержимый — спокойный» и т.д. — все имеет пару, лишь саму Премудрость «не превозмогает злоба». «Злоба», заставляющая и солнце скрывать свой лик, определяющая тварный свет лишь тенью сияния Премудрости. Блеск и сила этого сияния в суфийской метафизике, как и в каббале, получила свое парадоксальное олицетворение в метафоре «черного солнца», «черного света». «Совершенный человек» (суф. «ал-инсан ал-камиль»), «друг Божий» (суф. «вели»), или, как у Пушкина, «гений — парадоксов друг», ищет синтеза веры и знания, приводящего к мудрости этого незримого света, наделяющего счастьем и душевным миром, рождающего покой из созерцания порядка. «Царская дорога» раджа-йога, «Путь и Сила» даоса в основе своей также имеют постижение идей-архетипов в их взаимоотношении, получивших в пифагорейском учении имя Декады, а у каббалистов — десяти Божественных Сефиротов. В книге «Зохар» сказано: «…чтобы открыться нам, сокровеннейший изо всех сокровенных выявил Десять Эманаций Сефиротов, называемых Формою Бога, формою Небесного Человека, все же вследствие того, что даже эта светящаяся форма была слишком ослепительна для нашего зрения, ему пришлось принять другую форму, надев другое одеяние, которое есть Вселенная. Поэтому Вселенная, или видимый мир, есть дальнейшее расширение Божественной Субстанции и в каббале называется «Одеянием Бога». Сефироты — «боги-твари», подчиняющиеся «Богу Творцу», делясь на активные и пассивные, создают сефиротические группы и, будучи «более блестящи, чем пламена, быстрее ветра, живут в любви и гармонии, взаимно просвещая друг друга». Творец, называемый в каббале Эйн-Соф, между тем, как постоянно указывается в «Зохаре», всегда находится за пределами человеческого разумения и по сути своей непостижим. Полный аналог данных метафизических представлений содержит и доктрина всех индусских «Пуран». Интересно, что лишь розенкрейцеры предпринимали попытку выявления процесса, происходящего на пути от Эйн-Софа к становлению первого сефирота Кетера. Цель каббалиста, по Элиафасу Леви, это нахождение равновесия, когда «всякое слово и каждое движение — за или против равновесия — за или против истины, ибо равновесие изображает истину, состоящую из примиренных или по крайней мере уравновешенных «за» и «против». Магическим равновесием объясняется великая и древняя тайна существования и относительной необходимости зла», — пишет он.
В самом деле всякое религиозное учение в своем экзотерическом аспекте оказывается в затруднительном положении при ответе на вечный вопль Иова «нет мне мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье». Как примирить человеку имена Господа: Всемогущий, Справедливый и Милосердный — с присутствием в мире зла. Один из ответов предполагает лишь наличие веры и только веры: «Вседержитель, мы не постигаем Его. Он велик силою, судом и полнотою правосудия. Он никого не угнетает». Зло при этом персонифицируется Сатаной, символизирующим суть и источник его распространения. И если некоторые из гностических школ «снимают» эту проблему, вводя в свою метафизику иерархию создателей, где Демиург, будучи творцом материальной вселенной, есть божество инспирированное и выполняющее волю невидимого Повелителя, а зороастрийцы и манихеи первенство Добра рассматривают лишь как результат его победы в грандиозной битве со Злом, в определенном смысле утверждая их равносилие, то суфийское решение, вероятно, отличается большим вкусом и нежеланием «закрыть вопрос» путем иерархических манипуляций. «Согрешившему Адаму Бог, изгоняя его из рая, сказал: «Адам! На тебя Я возложил ответственность и тебя наказал за тобой совершенный грех, и ты не воспротивился Моему решению. Почему? Разве не мог ты справедливо возразить: «Все приходит от Тебя, и Ты распоряжаешься всем. Чего Ты хочешь, случается, а чего Ты не желаешь, тому никогда не быть». Сколь ясно, правильно и терпеливо мог ты возразить! Почему же ты не сделал этого?» Тогда Адам сказал: «Да, мне был известен этот довод, но я не мог быть невежлив в Твоем Присутствии. Любя Тебя, я не мог Тебя ни в чем упрекнуть». Адам, будучи научен Богом «всем именам», понятно, знает и тайну зла, связанную со свободой воли, меру которой он нарушил, и признает свою ответственность. Между тем Иблис, коранический Дьявол, изгнанный с небес, говорит Богу: «Господи, за то, что ты ввел меня в грех, и я стану обольщать их на земле и буду вводить в грехи их всех» (Коран: 15:29). Содержание приведенной здесь поэтической притчи суфийского мастера Джалал-ад-Дина Руми обнаруживает, что основой диалога Адама и Иблиса с Богом является знание, а свобода выбора предоставляет лишь возможность исправить или усугубить зло, сущность которого остается связанной с тайной. Зло как форма поддается преодолению, зло же, выступающее как содержание, открывает себя лишь посвященному. Суфийский императив гласит: «Формы мира суть пена моря, если ты чист, пройди сквозь пену». Шестой шиитский Имам Джафар ас-Садык говорит об этом так: «Наше дело — тайна внутри тайны, тайна чего-то, что остается скрытым, тайна, которую лишь другая тайна может изъяснить, это тайна на тайне, которая тешится тайной». Средоточие тайн, «аляму-л-гайб» («мир сокрытия»), открывается праведнику лишь по милости Всевышнего и никогда полностью. В суре «Пещера» посланник Бога Моисей вместе со слугой отправляется к «слиянию двух морей», где встречает некоего «раба Аллаха» и, несмотря на свой высокий статус одного из пророков, получивших священное Писание, ищет его помощи, чтобы учиться мудрости.
«Моисей сказал ему: могу ли я следовать за тобой с тем, чтобы ты научил меня сколько-либо тому, чему научен ты в отношении прямого пути? Тот сказал: при мне у тебя недостанет сил быть терпеливым. И как тебе быть терпеливым относительно того, чего ты не постигнешь своим смыслом?» Моисей обещает выполнить условие «раба Аллаха»: «…если ты последуешь за мной, не спрашивай меня ни о чем дотоле, покуда я сам не скажу тебе объяснения». Затем они садятся на корабль, и наставник Моисея делает дыру в днище, встречает отрока, которого убивает, а в селении, где «у жителей его они попросили себе пищи, но те отказались сделать им гостеприимство», он, несмотря на это, восстанавливает стену, готовую обрушиться. Моисей каждый раз с осуждением обращается к своему учителю: «…ты сделал дыру в нем, чтобы потопить плывущих на нем. Ты поступил странно!»; «…за что ты убил человека невинного, не сделавшего убийства? Ты поступил жестоко!»; «…если бы ты захотел, то получил бы плату за это» (т.е. за то, что «поправил стену»). На третий раз «раб Аллаха» объявляет: «…здесь разлука нам! Объясню тебе значение того, в отношении чего ты не имел силы быть терпеливым. Корабль… он принадлежал бедным людям, промышлявшим на море; я захотел испортить его потому, что позади них был царь, который насильно захватывал все корабли. А тот отрок… его родители люди верующие; мы боялись, чтобы он не заразил их нечестием и неверием: потому мы захотели, чтобы Господь дал им лучшего, нежели он, по чистоте и более близкого к ним по сыновней любви. Стена же та… она принадлежит двум отрокам-сиротам в этом городе: под нею находится сокровище, им принадлежащее; отец их был добродетельный, и Господь твой хочет, чтобы они достигли полного своего возраста и вынули оттуда свое сокровище, по милости Господа твоего. Делал я это не по своей воле. Вот объяснение тому, в отношении чего ты не имел силы быть терпеливым!»
Весьма ясно и недвусмысленно говорит об этом и Иисус, обращаясь к ученикам: «Когда же остался без народа, окружающие Его, вместе с двенадцатью, спросили Его о притче. И сказал им: вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах; так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи… Без притчи же не говорил им, а ученикам наедине изъяснял все» (Мк.4:10-12,34). Как и Иисус, ищущий и исполняющий «волю Его», так и наставник Моисея наделяется тайным знанием лишь для того, чтобы творить волю Всевышнего, именно поэтому он и назван в Коране «раб Аллаха», и не как иначе. Согласно суфийской традиции, преданность есть главное и непременное условие перехода от веры (арабск.»иман») к уверенности («йакын»), осуществляемое через гнозис («ирфан»). Преданность хранит посвященного от смертного греха гордыни и отпадения после получения им знания. Именно преданность является предметом испытаний, через которые проходит неофит во всех учениях и инициатических школах. Патриарху иудеев, христиан и мусульман, праотцу Аврааму, Господь говорит: «Мною клянусь,… что, так как ты сделал сие дело, и не пожалел сына твоего… то Я благословляя благословлю тебя и умножая умножу семя твое, как звезды небесные…» (Быт. 22:16-17). Но милость сменяется гневом, когда завет Бога с человеком, основа любой сакральной цивилизации, нарушается, когда «мудрости» противопоставляется рациональное знание, «ложный гнозис». «И восстал сатана на Израиля, и возбудил Давида сделать счисление Израильтян … И сказал Иоав: да умножит Господь народ Свой во сто раз против того, сколько есть его. Не все ли они, господин мой царь, рабы господина моего? Для чего же требует сего господин мой? Чтобы вменилось это в вину Израилю? Но царское слово превозмогло Иоава… И не угодно было в очах Божиих дело сие, и Он поразил Израиля… И послал Господь язву на Израиля, и умерло Израильтян семьдесят тысяч человек» (1 Пар.21:1-14). Царь Давид, ведающий, что «Твое, Господи, царство, и Ты превыше всего, как Владычествующий», наказан и раскаивается. Искушение заменить царство Господа на свое есть искушение всякого царя и всякого народа. Зная это, пророк Самуил удерживает народ Израиля, требующего от него: «…Дай нам царя, чтоб он судил нас. И молился Самуил Господу. И сказал Господь Самуилу: послушай голоса народа во всем, что они говорят тебе; ибо не тебя они отвергли, но отвергли Меня, чтоб Я не царствовал над ними» (1 Цар.8:6,7).
«Когда египетские жрецы говорили: «Все для народа, ничего через народ», они были правы: в невежественном народе истину можно раскрыть только достойным доверия лицам», — пишет выдающийся исследователь инициатической традиции Ж.М.Рагон. Символизм любого религиозного учения, через притчу и аллегорию храня истину от искажения, лишая ее блеска «слабые глаза» для их же блага, вместе с тем, как это ни прискорбно, позволяет внешний аспект религии превратить в предмет догматических спекуляций. Предельно откровенно о символизме Библии говорит такой авторитет раннего христианства, как Ориген: «Где найти такого идиота, кто бы поверил, что Бог садил деревья в Раю, в Эдеме, как землепашец и т.п.? Я считаю, что каждый человек должен рассматривать все эти вещи как образы, под которыми спрятан сокрытый смысл». Юлиус Эвола, крупнейший традиционалист нынешнего столетия, по-видимому, предполагая наличие подобных «идиотов» во все времена, пишет: «Религия, в свою очередь исходя исключительно из веры и не допуская никаких эзотерически-инициатических учений, кроме профанической, доступной для масс доктрины, никакого гнозиса, кроме ханжеских суеверий, совершает то же самое отречение… Мы же, основываясь на гораздо более древней и более истинной традиции, нежели традиция, оправдывающая «веру» западных людей, на традиции, засвидетельствованной не в книгах, а в деяниях могущества и ясности, мы остаемся верными возможности и истинной реальности того, что мы называем Мудростью». Не разделяя этой крайней точки зрения, все же следует признать, что, когда религия ограничивает себя внешней стороной учения, делаясь предметом реализации коллективных интересов недобросовестной и эгоистической части жречества, она необходимо вызывает атеистическую реакцию и утверждение материалистической науки, компетентной только в физических вещах. Умение сберечь доктринальное ядро, представив, вместе с тем, пастве неискаженный его аналог — главная проблема, стоящая перед мировыми конфессиями на пороге грядущего века в успешном разрешении модернизационных трудностей и сохранении ими своего влияния. Символизм любого религиозного учения задуман так, что содержит более чем одно значение, позволяя раскрывать свою глубину в соответствии с духовными запросами человечества, определяемыми законом места и времени.
«Божеская Премудрость, — пишет Эккартсгаузен, — останется навсегда для нас свойством непостижимым, если мы станем рассматривать Ее в собственной Ее натуре, но через сравнение мы получаем о Ней некоторое познание, которое и будет верно, если мы от сего понятия будем отделять все человеческое и несовершенное».
Источник: Урания №1-96