Архипова Наталья
Уильям Блейк — Провидец Неба и Ада
Исполненное могучей внутренней силы творчество Уильяма БЛЕЙКА сопоставимо, наверное, только с искусством Высокого Ренессанса. Но есть у Блейка и та глубина, которой, пожалуй, не достигал (так и хочется сказать: «до которой не поднимался «) и сам Микельанджело. Это ыубина мистического прозрения в суть Божественного Творчества, софийного промышления Божия о мире; глядя на работы Блейка (даже на небольшие по размеру книжные миниатюры), чувствуешь, что уже миновала не только эпоха Возрождения, но и барокко с его роковой разорванностью Неба и Земли уже прожито и пережито, осмыслен и отброшен опыт классицизма, тяготевшего к рассудочной гармонии форм. Открылась новая бездна творческого прорыва человечества — то, что ныне скучно и научно называют романтизмом. Открылось трагическое и великое тайнозрение художников-пророков, которые стали предтечами вещих певцов века двадцатого, предтечами явления людям «Розы Мира «.
«С давних времен инициации учат о рождении из духовного, а человек удивительным образом снова и снова забывает о своем божественном зачатии. Нетрудно избавиться » от духа, но в супе не будет соли — «соли земли «. Ведь дух снова и снова доказывает свою силу в том, что от поколения к поколению передаются важнейшие учения и посвящения древних. Снова и снова находятся люди, понявшие значение того, что их отцом является Бог. Равновесие телесного и духовного оставляет сферу духа сохранной «. *
***
Уильяму Блейку (1757—1827) выпало жить в эпоху, когда круто менялся привычный порядок вещей. Всю жизнь он боролся, чтобы оставить «сферу своего духа сохранной». Поэзия и все его творчество в целом — это протест против ведущей традиции британского эмпирического мышления. Заметки, оставленные Блейком на полях сочинений Бэкона, «отца современной науки», говорят о том, насколько Блейк изначально был чужд этой первооснове мышления Нового времени. Для него бэконовская «достоверность» — худшая ложь, а Ньютон в блейковском пантеоне фигурирует в качестве персонификации зла и обмана.
«В одном мгновенье видеть вечность и небо — в чашечке цветка» —вот то «божественное видение» мира, или Воображение, дар, принесенный из Вечности, в нем-то и заключается подлинная духовность. Блейк назвал эту способность постижения мира «поэтическим или пророческим видением». Человек приносит ее из Вечности и сохраняет до тех пор, пока душа не замутнится земным знанием.
Поэзия Блейка была вызвана к жизни своим временем и во многом непосредственно откликалась на его события. Он был современником грандиозных исторических событий (Французская революция, наполеоновские войны, волнения в Ирландии, протесты рабочих на фабриках). В ней выразилась та жажда целостности и полноценности человеческого опыта и тоска по недостижимой свободе духовного бытия, которые станут ключевым мотивом у европейских и американских поэтов XX столетия. Эта проблема более чем актуальна и в наше время, ведь трансперсональная психология доказывает, что душа неким неизвестным образом связана со всеми уровнями и горизонтами бытия и «знает», в сущности, все о мире — от электрона до далеких звезд. И время для души не преграда. Так что вопрос лишь в том, как извлечь это скрытое в нас знание — не теоретическое, а непосредственное.
Воображению, по Блейку, противостоит Разум, который является одной из ключевых фигур его космогонии, — это бог Уризен **. А вот что заметил по этому поводу Юнг: «В природе нет недоразумений, они существуют лишь в сфере того, что человек называет «разумом». В любом случае инстинкт и дух находятся по ту сторону моего понимания; все это понятия, которые мы употребляем для неизвестного, но властно действующего» ***. Эта борьба между «властно действующим» Воображением и своекорыстным Разумом — мотив, главенствующий во всей блейковской космогонии, во всей сложнейшей образной символике его «пророческих книг».
Художественное видение Блейка оказалось слишком новаторским, чтобы быть понятым современниками, которые говорили о нем как о человеке безумном, больном, пребывающем в нездоровых грезах и фантазиях, и именно поэтому великий поэт и художник всю жизнь творил, обращаясь исключительно к потомкам.
Блейк был сыном лондонского галантерейщика, рано заметившего его способности к рисованию. Сначала отец определил 10-летнего Блейка в художественную школу Генри Парса, а затем в подмастерья к граверу. В Лондоне он провел всю свою жизнь. В рисунках и стихах, которые он не печатал, а гравировал, как рисунки, Блейк творил свой особый мир, свои сны наяву. С малых лет он рассказывал, будто видел чудеса среди бела дня, золотых птиц на деревьях, а в поздние годы говорил, что беседовал с Данте, Христом и Сократом.
Хотя профессиональная среда его не принимала, Блейк обрел верных друзей, помогавших ему; в конце его нелегкой жизни вокруг Блейка сложился своеобразный дружеский культ. Сохранилось также свидетельство современников о том, что единственным, кто 40 с лишним лет полностью поддерживал Блейка, разделяя его убеждения, была жена Кэтрин Ваучер.
Необычность блейковского мира почувствует каждый, кто откроет том его стихов, проиллюстрированный гравюрами. Стихи и рисунки с самого начала составляли единый художественный комплекс. Такое умозрение в красках было чем-то само собой разумеющимся для Блейка. Таковы уже самые ранние из его самодельных книг, совершенные в своем роде «Песни Невинности» и «Песни Опыта». Эти песни — яркая иллюстрация того, что творчество Блейка — синтез философии, поэзии и живописи. В период написания «Песен Невинности» (1784 — 1789) Блейк находился под сильным влиянием шведского мистика Эммануила Сведенборга, создателя «Новой Церкви» (основанной, кстати, в год рождения поэта). Сведенборг, как и Блейк, был визионером. На основе своих видений Сведенборг сформулировал «учение о соответствиях»: «нет ничего в мире земном, чему не соответствовало бы нечто в горнем мире».
«Истинная невинность состоит в том, чтобы знать истину и творить добро, слушаясь в том не себя, но Господа», — писал Сведенборг. Поэтому ребенок, да и любой человек, пребывающий в состоянии невинности, наделен особого рода «видением», то есть причастностью к тайнам мира. Эта способность, по Блейку, и есть высшая мудрость. Вечность — сокровенная обитель человеческого духа, предполагающая единение с Богом. В Вечности невозможны Тьма и Страдание, там торжествуют добродетели Невинности — Добро, Терпимость, Мир и Любовь. Основное переживание в Вечности — Радость, которая на земле является напоминанием о Вечности. Душа, облекаясь в плоть, сохраняет память о Вечности, то есть Невинность.
Одно из лучших стихотворений из «Песен Невинности» — это «Дитя-Радость»****:
— Мне только два дня.
Нет у меня
Пока еще имени.
— Как же тебя назову?
— Радуюсь я, что живу.
Радостью — так и зови меня!
— Радость моя —
Двух только дней, —
Радость дана мне судьбою.
— Глядя на радость свою,
Я пою:
Радость да будет с тобою.
Это стихотворение неполно без иллюстрации. С одной стороны, в тексте фигурируют только двое. В рисунке же присутствует некто третий, напоминающий ангела. И поэтому там царит атмосфера Благовещения и Рождества одновременно. С другой стороны, в стихотворении нет упоминания о цветке, но «Дитя-Радость» живет на рисунке имен-но в чашечке алого цветка, стебель которого огибает строчки текста, уходя корнями в Землю Воображения, где все желаемое сбывается.
Но разве может Земля пребывать в гармонии и радости? Увы, невозможность этого Блейк понял очень скоро. Оптимизм «Песен Невинности» сменяется в «Песнях Опыта» горечью познания действительности. Период написания этого сборника совпадает с трагическими событиями Французской революции. Блейк, очень чутко реагировавший на современные ему события, полон мрачных сомнений в том, что происшедшее во Франции действительно знаменует собой начало новой эры для всего человечества. Уже во вступлении к «Песням Опыта» голубое небо, на фоне которого пылал цветок «Дитя-Радость», померкло и его затянули облака. Вместо смеющихся «песен в зелени» и веселых игр — маленький трубочист, сжавшийся в «комочек в снегу», бредет сквозь грязную метель, огненный «тигр» сменяет белого ягненка, а на рисунке «Лондон» за своим поводырем тащится немощный старик на костылях (кстати, он отсутствует в тексте):
По вольным улицам брожу,
У вольной издавна реки.
На всех я лицах нахожу
Печать бессилья и тоски
Мужская брань, и женский стон,
И плач испуганных детей
В моих ушах звучат, как звон
Рассудком созданных цепей.
Блейк всегда переплетал «Песни Невинности» и «Песни Опыта» в одну книгу, добавив к ним общий фронтиспис, где огонь зажигает буквы подзаголовка, гласящего, что «Песни Невинности и Опыта» показывают два противоположных состояния человеческой души. Контраст показан в рисунках не менее ясно, чем в стихах. Образу «Дитя-Радость» соответствует говорящий символ «Больной розы», «Эху в зелени» — «Древо яда», «Ягненку» — «Тигр». В рисунках у Блейка нет никакой стилизации, его рисунки выпуклы и экспрессивны.
Опыт при этом не отрицает Невинности, но отводит ей скромное место одного из аспектов многообразного мира. Пара Воображение-Разум — лишь часть цепочки противоположностей, которая пронизывает весь цикл и задает ему образную систему: Свет — Тьма, Добро — Зло, Жизнь — Смерть, Юность — Старость, мужское начало — женское начало, свободная любовь —подавление желаний. Согласно новым взглядам Блейка, путь к «возвращению Земли» лежит через раскрепощение желаний (прежде всего любви), которые связаны путами Разума — Уризена. В большинстве стихотворений «Песен Опыта» речь идет о подавлении желаний, природных инстинктов или о наказании за их проявление. Второй цикл несет на себе печать разочарования, однако это разочарование не столько в жизни, сколько в былых идеалах. Опыт, скорее, предполагает более широкую и многообразную картину мира, включающую в себя Невинность как одну из двух равноправных сторон опыта, каждая из которых необходима, а потому священна.
Ближе к «Песням» по времени и стилю одна из самых своеобразных и удивительных книг Блейка — «Бракосочетание Неба и Ада» (1793). В ней поэт развивает традицию, идущую от «Потерянного рая» Джона Мильтона, и как бы задним числом разъясняет тому смысл его собственных поэм. Блейк всегда стремился заглянуть глубже, дальше, чем это было принято. Постоянно преследовавшие его видения поэт претворяет в никогда не прекращающийся творческий акт. Здесь впервые все затопляет смятенная и буйная стихия огня. Поэт окончательно разрывает с исповедуемыми его эпохой понятиями Добра и Зла, поскольку мир оказался на переломе, на пороге великого сдвига, перед лицом Апокалипсиса.
И лишь раскрепощенное Воображение, высший духовный импульс, скрытый в самом человеке, оказавшемся много сложнее, чем думалось прежде, указывает верный путь в эти бурные годы.
«Движение (жизнь) возникает из противоположностей. Влечение и Отвращение, Мысль и Действие, Любовь и Ненависть необходимы для бытия человека» — это великое органическое единство и открылось Блейку «среди адских огней», в беседе с Исайей и Иезекиилем, в испытаниях, которым подверг духовный разум поэта сошедший к нему Ангел. Поэту открылся «безмерный мир восторга, недоступный вашим чувствам», —чувствам узников Уризена, который пленяет дух и мысль.
Воображение, которое Блейк считает высшей способностью человека, исходит из Ада. Небо олицетворяет порядок, рациональность, догматизм; Воображение же ничем не сковано, оно абсолютно иррационально. Зло становится в «Бракосочетании Неба и Ада» символом духовной свободы, творческой энергии, которая преобразует мир, а традиционное Добро — символом пассивности и догматизма. Однако Блейк, верный своей диалектике, утверждает, что два противоположных начала не могут существовать друг без друга и только их единство, «бракосочетание», ведет к подлинной духовности.
Блейк напряженно старался проникнуть в суть всего, происходящего в мире, на Земле. Ему был глубоко чужд рационализм Бэкона и Локка, в котором он видел утилитарную бездуховную философию, лишь сковывающую высшую человеческую способность — Воображение. Он не разделял с деистами представления о современном обществе как скоплении изолированных, фрагментарных существований, связанных чисто механическими отношениями причинности и зависимости. Он спорил с ними еще и как художник. В своих космогонических символах он хотел запечатлеть рождение новых противоречий и нового самосознания, надежду на то, что из этого горнила явится целостная и истинно духовная личность.
Эсхатологические видения наполняют и пророческие книги «Европа» и «Америка». Идиллически ясные заставки с березой, склонившейся над детьми, мирно спящими рядом с барашком, перемежаются с мрачными страницами: орел клюет печень распростертого на скале тела, странные рыбы плавают над утопленником, ноги которого обвивает змея. Злой тиран измеряет золотым циркулем бездну подвластного ему мрака, который не может разогнать даже пылающее светило.
В последней, самой длинной пророческой книге «Иерусалим» (1804) есть и совсем фантастические существа: дева-лебедь выгибает тонкую длинную шею на тихом черном озере среди неясного мерцания далеких берегов, воды и неба. На месте, обычно называемом «Вратами Стоунхэнджа», в пролете массивных каменных глыб-ворот видно затмение — черное пятно луны почти закрыло светлый диск солнца, остался только узкий серп. По пологой равнине двигаются три стройные человеческие фигуры в длинных одеждах. Они кажутся крохотными по сравнению с воротами, обозначающими, видимо, мертвые законы. Затмение связывают с Логосом — гением поэтического творчества, который Блейк часто отождествляет с солнечным диском.
Отрезок духовного пути, который можно назвать «богоборческим», оказался непродолжительным. Естественно, что за ним последовал глубокий кризис: длительное молчание, полный отказ от публикации своих сочинений. И как бывает в таких случаях, выход из тупика Блейк нашел, обратившись опять к Богу, к мыслям о Невинности, но понимая ее уже по-другому. Теперь для него очевидно, что материальный мир — это непосредственный результат грехопадения, что плоть противоположна духу по своей сути и греховна изначально. Своего рода духовной биографией Блейка становится стихотворение «Путем Духовным» (около 1800 г.). В нем поэт стремился показать зарождение, торжество и упадок всякой идеи, проследить пути постижения человеческой сущности. Он старался зафиксировать в своих произведениях каждое, почти неуловимое, состояние человеческой души.
Будучи художником-профессионалом, Блейк хотел воплотить сложные перипетии человеческой, социальной и космогонической драмы прежде всего в грандиозных, именно художественных образах. В первую очередь он ориентировался на Библию, в особенности на эсхатологические видения Апокалипсиса. Живя в век грандиозных переломов, подрастая в эпоху борьбы Америки за освобождение и достигнув зрелости во времена французской революции, поэт воспринял происходящее как начало конца, как начало неких космогонических катаклизмов. Неудивительно, что обобщение столь грандиозных явлений требовало символов. Блейк не был идеалистом в платоновском смысле, его «реальность» — не непознаваемые прообразы вещей, а постоянные свойства и качества человеческой природы.
«Знатоки и художники, — писал он в «Описательном каталоге» к своей неудавшейся выставке, — возражали против манеры мистера Блейка изображать образы с реальными телами, но им следовало бы принять во внимание, что Венера, Минерва, Юпитер и Аполлон, которыми они восхищаются в греческих статуях, — также все изображения духов-ных сущностей бессмертных богов для обычных, смертных органов зрения. И тем не менее они воплощены и организованы в твердом мраморе . Действительно, образы Блейка, как бы ни были они иногда неверны анатомически, удивительно живы как персонажи его космогонического мира. У них своя плоть — особая блейковская реальность. Он воплощал, как бы рождал их заново на свет, пытался передать и олицетворить невидимое и непознаваемое, когда ему не хватало слов.
За свою долгую жизнь гравера-профессионала Блейк создал очень много иллюстраций к своим и чужим творениям. Например, он иллюстрировал Данте, Вергилия, Книгу Иова, Апокалипсис. Изучив в последние годы жизни творения лучших граверов Возрождения, Блейк обрел полную власть над резцом, именно она позволила ему виртуозно воплотить свое новое глубокое толкование библейской Книги Иова. Это не внешнее толкование злоключений Иова, а раскрытие драмы его души. Драма Иова — драма себялюбия и гордости. Только путем страданий и жертв можно прийти к пониманию единства со всем миром, только забыв себя, можно приобщиться ко всему, почувствовать себя частицей целого.
В Книгу Иова Блейк вложил своеобразное понимание Библии, свое миропонимание вообще, для него очевидна мысль, что человек может обрести полную свободу, только живя для других. Для этого ему уже не нужны громовые раскаты слов «пророческих поэм». Иллюстрации выполнены только резцом на медной доске, они невероятно пластичны и выразительны.
Совершенно иначе Блейк подходил к Данте. Для него открылось много нового и неожиданного, когда он почти 70-летним стариком овладел итальянским языком для того, чтобы прочесть «Божественную комедию» в полтиннике. Данте открылся ему многоцветным и ярким, как современные ему миниатюры, а не серым, как у Доре.
А теперь еще немного об именах богов у Блейка. Его боги призваны как бы восполнить пропуски в уже известной мифологии. Это символы тех сил, которые не обозначены ни в античных мифах, ни в библейских сказаниях, но которые, по мысли поэта, есть в мире и определяют участь человеческую. Уризен и Лос олицетворяют силы познания и творчества. Теоторман — воплощение слабости и сомнения, Лувахом — страсть, Беула — внутренняя гармония, Уртона — лишенная всяческого материального воплощения духовность, противоположная всему плотскому. Невольно имена-глоссолалии (впрочем, они конечно, имеют свою этимологию) из блейковского пантеона хочется сравнить с именами у Даниила Андреева (не буду говорить о Дж.Р.Р.Толкиене, аналогии слишком очевидны). Гагтунгр у Д.Андреева — планетарный демон, уицраоры — демоны великодержавной государственности, Фокерма — великая блудница, олицетворение страсти, Навна — богорожденная монада.
Видимо, есть что-то общее между визионерами в их способе видения мира и его выражения. Тут вступают в силу какие-то особые законы духовного восприятия.
Как человеку Блейку было чуждо притворство, на его прямоту жаловались уже в первом «либеральном» кружке, куда он попал в начале самостоятельной карьеры. «Мое сердце полно грядущего», — говорил он искренно. В гостиной некоего мистера Мэтью он был некоторое время желанным гостем как интересный и своеобразный собеседник, чтец и певец своих стихов и песен. Мелодии, придуманные им, были «странно прекрасны». Но салонные успехи Блейка длились недолго, да и кому удобен такой человек, до краев наполненный своим особым пророческим даром и таким непостижимо непонятным видением мира: «Мой мир — мир воображения и образов». Жизнь Блейка была бедна внешними событиями, она была сосредоточена внутри него, и каждый миг ее был насыщен тем, что свершалось в стране Духа.
На склоне дней Блейк оказался окруженным немногочисленными, но пылкими почитателями. В основном они состояли из членов «Братства древних», группировавшихся вокруг Блейка. В братство входили одаренные молодые художники, чьи работы были вдохновлены живым творческим энтузиазмом Блейка. Вот что писал С.Палмер, один из них: «Это был человек без маски, его цель — едина, путь — прям, потребности — скромны, поэтому он был свободен, благороден и счастлив. Живя в особой сфере, недоступной притяжению мирских почестей, он не принимал величия, но мог преподать его».
А младший товарищ Палмера, Джордж Ричмонд, тогда 16-летний мальчик, возвращаясь с Блейком из лондонского пригорода Хэмстеда, почувствовал себя так, «точно он шел по воздуху и беседовал с пророком Исайей».
Блейк никогда не был бездеятельным. Уже в 67 лет, будучи весьма нездоровым, он работал в постели, заваленной книгами. На листах большого формата он делал величественные рисунки к Данте: равный — равному.
Подлинное признание пришло к Блейку посмертно. Спустя 15 лет после кончины Блейка в 40-х гг. XIX в., он был заново открыт «Братством прерафаэлитов». Весенним днем молодой художник Данте Габриэль Россетти (1828—1882), роясь в богатейшей коллекции гравюр, собранной в Британском музее, обнаружил на столе хранителя пачку сшитых листов, которые были покрыты рисунками и стихами «несчастного визионера» —этого «жалкого безумца», как отзывались о Блейке его немногочисленные знакомые по артистическому миру. Рукописи поразили воображение будущего главы «Братства», и он тут же купил их. С этой-то рукописи, известной в каталогах как «Манускрипт Россетти», и начинается возрождение Блейка. Начинается, чтобы уже не завершаться — вплоть до наших дней.
* К.Г.Юнг. Проблемы души нашего времени. М., изд. группа «Прогресс», «Универс», 1994.
** Urizen (англ.) похоже на «Your Reason», то есть «твой разум».
*** К.Г.Юнг. Указ. соч.
**** Перевод С.Я.Маршака.
Источник: Урания №3-97