Спраг Кэн

В космос – пешком (продолжение, начало в №3-95)

(продолжение, начало — «Сцена для Эскулапа» -> «Психодрама: играют все!»*

«Мы с супругой ожидали приема у зубного врача. Время назначили заранее; мне предстояло идти первым.

Марсия читала какой-то журнал, другая женщина листала старый выпуск цветного приложения к нему. Я, по иронии судьбы, перечитывал любимую книгу «Избранное» Морено, главу о спонтанности. Мы трое сидели спокойно в отличие от остальных ожидающих. Молодая мама утешала ребенка, сидящего рядом с ней. Отец сидел чуть в стороне и делал вид, что читает автомобильный журнал, на самом деле он с беспокойством наблюдал за вторым ребенком примерно двух с половиной лет. Девочка то садилась на пол, то складывала и разбрасывала игрушки в углу комнаты.

Она выбрала три игрушки: подушечку со смеющейся рожицей, пластмассовую куклу и большого дракона. Это имущество девочка потащила в охапке через всю комнату и без колебаний взгромоздила мне на колени. Она смотрела на меня изучающе и ждала. Польщенный, я отложил книгу и с преувеличенным интересом стал разглядывать каждую игрушку. Подушечка была нелепа, кукла тяжела, холодна и вызывала уныние.
Дракон, наоборот, был мягким, теплым, прикосновение к нему вернуло меня к собственному детству и девчушке, стоящей у моего колена. Я издал несколько дружеских междометий и вручил дракона новой знакомой. Тут мама девочки громко сказала: «Господин читает книгу». Эти слова остановили ребенка и действенным образом изъяли меня из общения. Я почувствовал себя обделенным.

Мне захотелось сказать матери девочки, что книга у меня в руке — это просто множество символов, заполняющих страницы. В каком-то смысле это нечто мертвое, «культурные консервы», в то время как об-щение с ее дочерью — сама жизнь. Книгу можно почитать и в другой раз, но для подобного знакомства возможности может уже и не представиться. Короткое время мы с ребенком были партнерами по игре.

Вмешательство матери остановило игру и изменило мою роль. Если бы я выразил свои чувства вслух, мне пришлось бы общаться с родителями, в то время как потребностью момента было сохранение контакта с ребенком.

Матерью руководили забота или правила приличия, или и то, и другое. Возможно также, что подсознательно она передавала дочери: «Никуда не ходи с незнакомыми людьми».

Тут подошла моя очередь, и я вышел из комнаты. Как только за мной закрылась дверь, случилось чудо. Малышка опять сгребла свои игрушки и понесла их Марсии. Мать снова закричала: «Дама читает». И Марсия, и ребенок были подавлены материнским авторитетом, и, я надеюсь, девчушка опять понесла свои сокровища куда-то.

Несмотря на материнскую «цензуру» и нашу уступчивость, спонтанность’ ребенка осталась нетронутой, и он повторил попытку. В два с половиной годика девочка своей спонтанной энергией оставила далеко позади взрослых, их закостеневшие спонтанность и творчество. А что же сделал я?

Я себя считаю человеком спонтанным и творческим. И все же я позволил разрушить эту очаровательную ситуацию, наше общение.

Почему я не успокоил сразу родителей, чтобы сохранить ситуацию? У дракона был длинный ярко-оранжевый язык. У моей книги была ярко-оранжевая обложка, такая же блестящая. Книга в мягком переплете, и, если подержать ее за уголок, она может шевелиться как язык. Мы с малышкой могли бы оба держать в руках по дракону с огненно-оранжевыми языками. Фантазия и сказочная страна были бы нашими. А нас обокрали, потому что спонтанность моя «заржавела», как какая-нибудь забытая лопата. Родительский окрик: «Они читают книги», бесспорность того, что поведение взрослых и интерьер комнаты важнее детской игры, — все это разъедает, подобно ржавчине. Каждому нужна струя песка из песочницы.

При помощи социометрического выбора девочка избрала меня, чтобы вручить игрушки. Книга моя не препятствовала ее действию. Морено, безусловно, одобрил бы ее инициативу: «С точки зрения творческой революции, книга стала символом реакционного движения не столько из-за содержания, но как ФОРМА ТВОРЧЕСКОГО ПОВЕДЕНИЯ.

«Разве Бог начал с книги! Разве Он начал творить вселенную биллионы лет назад с написания Книги Бытия?» (Морено, 1953).»

КЭН СПРАГ: «У Тесс синдром Дауна; в то время, о котором идет речь, ей было 18 лет. Она редко что-либо говорила, за исключением одного слова «ну!». Оно было у нее на все случаи жизни и выражало настроение, утверждение или вопрос. Тесс размахивала руками, ударяясь об углы столов и прочую школьную мебель. Тому, кто подворачивался ей под руку, могло крепко достаться. Хотя все считали ее свирепой, Тесс представлялась мне невероятно подавленной. Она входила в группу молодых людей, у которых были серьезные проблемы с обучением; она была крайне обособлена от занятой делом группы.

Мы собирались дважды в неделю на два часа для занятий по «драме жизни». На обсуждении ученики выбрали четырехнедельный проект «Америка». Всем, кроме Тесс, хотелось стать телезвездами, «крутыми» парнями и красотками в фильмах о гангстерах, всем хотелось бывать на «обедах» и есть гамбургеры и бутерброды с сосисками. Нью-Йорк давал высоким шанс побыть небоскребами, а девушкам в желтых джемперах изобразить такси.

Так продолжалось несколько занятий. А потом моя супруга Марсия решила разыграть сцену в обувном магазине своего отца. Я хотел, чтобы молодые люди увидели другую Америку, о которой ничего не знали и которая могла предложить им роли, способные по-настоящему захватить их воображение.

Мы решили возвести магазин на рыночной площади провинциального городка. Сначала организовали пространство, потом наполнили его вещами, а потом уж людьми. Мы постелили дорожки, понаставили полок, и участники группы превратились в фермеров, покупающих башмаки для работы, в домохозяек, присматривающих удобную обувь, и их дочек, желающих что-нибудь эдакое. Каждому актеру предлагалось играть, выражая собственные чувства.

Исключение составлял Дэрил, игравший отца Марсии, Джека, точь-в-точь как она ему показала, — высокого, прямого, щеголяющего своей сигарой. Она была нужна ему для шика как символ американского бизнесмена, а также как напоминание о тех волнующих странах, которые никогда не посетит владелец магазинчика в заштатном городке, — о Боливии, Кубе и Бразилии, местах, где изобрели сигары. Мы все были страшно довольны .собой, а Дэрил — больше всех.

Тесс я отвел в сторону и обнял за плечи, чтобы она, размахивая руками, не навредила ни себе, ни остальным. Через некоторое время я заметил, что она впервые заинтересовалась происходящим на сцене. Она прижалась ко мне, тело ее расслабилось, и я понял, что что-то должно произойти.

Вдруг ко всеобщему удивлению Тесс громко сказала: «Зажги сигару».

Мы вместе побежали на сцену. Руки Тесс, все в ушибах, залепленных пластырем, пошарили в карманах, извлекли воображаемую зажигалку и психодраматически зажгли сигару Джека.
Это был триумф! Мы кричали от радости.

Этого пробуждения не произошло бы, если бы мы просто сидели и разговаривали. Тесс не говорила и не могла долго сидеть на месте. Отчуждение мешало ее контактам больше, нежели размахивание руками.

ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВРЕМЕНИ

Временные рамки — обязательное условие спектакля, но в нем не те 60-е годы, когда существовал настоящий магазин Джека, а 60-е годы «здесь и сейчас». Подобная концепция времени позволяет переносить прошлое в настоящее,; а также уловить очертания будущего — проблеска надежды и перемен для Тесс.

Такой взгляд на время имеет важное значение для личностного и социального поведения. Мы имеем возможность прорепетировать будущее, «примерить» его, не боясь быть наказанными за ошибки.

ТВОРЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

Пространство с атрибутами обувного магазинчика и характерными каламбурами покупателей бь-ло еще одним необходимым условием. Лечение большей частью совершается в пространстве, в кабинете врача или больничной палате, имеющем мало отношения к терапевтическому процессу — за исключением разве что стула или кушетки. Превращение нашего пространства в магазин и определить то, что случилось.

МНОГОГРАННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Реальность была более сложной, предполагающей разнообразие восприятий, которые я обязан был объединить в некое драматическое целое. Каждый исполнитель роли развивал свое собственное представление о провинциальной Америке. Они воссоздали ту сторону американской действительности, над которой до того не задумывались, и это потребовало от них творческого включения. Марсия вновь прожила реальность своей молодости. А я оказался в реальности первого контакта с тем, что было скрыто в Тесс.

А Тесс? Она покинула реальность своей изоляции, ощутила реальность любви учителя и вернула эту любовь. Она вступила в новую активную реальность того, что происходило в классе, и увидела нечто, не вписавшееся в эту реальность. Это побудило ее задать вопрос: «Что проку держать в зубах сигару, если ее не куришь?» Отсюда и . произнесенные ею слова, и прекрасный, обнадеживающий поступок».

КЭН СПРАГ: «Как-то доктор Морено шел по Колумбус Серкл в Нью-Йорке. Увидев полицейского, спорящего с негром, Морено вмешался и сказал: «Простите, я — психиатр. Могу я чем-нибудь помочь?». После чего каждая сторона изложила свою версию происходящего. Дело кончилось тем, что негра отпустили с миром.

Морено не перешел на другую сторону улицы, полагая, что происходящее его не касается. Он не отбросил это событие как не стоящий внимания сюжет «полицейский за работой». Он не стал упрощать восприятия ситуации, приняв идею, что негр, по всей вероятности, нарушитель, заслуживающий наказания. Он подошел и «включился». Как говорится, «сунул нос». Что еще важнее, он поставил профессионализм выше кабинетной работы, показывая тем самым, что психодрама хороша не только в клинике, но и на улице.

Проблема в том, что мы зачастую оставляем свое умение там, где лечим больных, в то время как мало-помалу сходит с ума весь мир!».

КЭН СПРАГ: «Если мы принимаем идею бесконечной космической пьесы, то рассматриваем человечество как часть этой пьесы. Если, как говорил Блейк, мы видим мир в пригоршне песка, то он также и в человеческой клетке. Где бы мы ни были, космическая драма вокруг нас, и мы — ее часть. Мы входим в комнату или еще какое-нибудь пространство, предназначенное для занятий, — драма уже там. Это жара или холод, свет или темнота, дождь, барабанящий по стеклу, или солнечные лучи, струящиеся с неба.

Протагонист с севера, из Финляндии, разведясь с женой, очень переживал из-за сына, страдающего болезнью мозга. В качестве ведущего я спросил: «Что вы на самом деле хотите для вашего мальчика?» Протагонист ответил: «Солнечного света». Лето было в разгаре, и поток солнечного света лился сквозь стекло в свободный угол комнаты. Я немедленно затеял перестановку. Сцену, или место действия, перенесли на самое солнце. Групповая энергия усилилась по мере того, как все двигали столы и стулья, сталкивались и взаимодействовали в едином порыве — выполнить желание протагониста. Настроение в группе было приподнятое; протагонист был растроган. Мы нашли хорошее начало для драмы, просто вписавшись в космическое представление, в льющийся в комнату солнечный свет. Настроению самого мужчины и остальной группы в комнате вторила переменчивая погода за окном. Солнце пришло и ушло, в какой-то момент, когда протагонист заплакал, начался дождь. Были и темнота, и свет, и тепло, и холод. Мы ощущали себя частью чего-то большего.

Кульминация наступила, когда мы обменивались чувствами. Мы сели в круг, за окном начало смеркаться. Вдруг солнце уронило свой последний луч. Каким-то волшебным образом он упал на усталого протагониста и участника группы, игравшего роль его больного сына. Это было захватывающее переживание.

Я не хочу сказать, что в психодраме есть нечто магическое. Я говорю только, что, когда вы включаетесь в космическую драму, могут происходить волшебные вещи. Когда удается связать личную пьесу, которой посвящено занятие, со вселенской драмой, тогда надличностное способно проникать в личное».

КЭН СПРАГ: «В 1912 г. Фрейд спросил молодого Морено, чем он занимается. Тот ответил: «Видите ли, доктор Фрейд, я начинаю там, где вы останавливаетесь. Вы принимаете людей в искусственной обстановке своего кабинета; я принимаю их на улице и у них дома, в естественном для них окружении. Вы анализируете их сны; я же стараюсь вселить в людей смелость, чтобы видеть новые сны».

Позднее Морено был менее оптимистичен и хорошо сознавал сложности. В 1953 г. он писал: «Моя философия была понята неправильно. Ее игнорировали в религиозных и научных кругах. Это не помешало мне развивать методы, в результате чего мое видение того, каким должен быть мир, действительно могло укорениться. Забавно, что эти методы (социометрия, психодрама, групповая терапия), созданные для внедрения моих философских идей, были приняты почти полностью, в то время как философские идеи запихнули в дальние углы библиотечных полок, а то и полностью отбросили»».

Продолжение — «Гороскоп в лицах»


* Здесь и далее фрагменты из статьи Кэна Спрага, опубликованной в сборнике «Psyehodra-ma. Since Moreno.» Z-NY.1994.

Источник: Урания №3-95